— Не помешаю? — прервал его воспоминания молодой человек в длинном чёрном плаще. В руке незнакомец держал кружку светлого эля, а на его губах играла вежливая улыбка.

— Садитесь, — недовольно пробурчал Бритвин и только тогда понял, что общается с незнакомцем на родном языке. — Русский? — всё ещё недовольным тоном уточнил эмигрант.

— Соотечественника видно сразу, как говорится, рыбак рыбака…! — задушевно произнёс юноша, и к большому удивлению Бритвина, выудил из кармана плаща самую настоящую воблу. — Угощайтесь!

— А что, у меня на физиономии написано, что я русак? — сменив гнев на милость, уже по-доброму проворчал Валерий.

— Угу! — промычал юноша, и, достав из кармана вторую рыбёшку, впился в неё зубами. — Нас с вами в какие «версаче» не наряжай, а всё одно рязанское нутро наружу выйдет.

— Не поймут, — вяло сопротивлялся Валерий с удовольствием вдыхая знакомый с детства рыбный запах и окидывая взглядом бар. — Они только в овсянке толк понимают, — кивнул он на посетителей.

— Мы с вами в демократичной стране, можно сказать, в цитадели современной демократии. — нравоучительно произнёс соотечественник. — А здесь всё разрешено, при условии, если мы не мешаем своими действиями окружающим.

— А мы разве мешаем? — уже открыто улыбнулся Валерий, которому паренёк стал определённо симпатичен.

— Ни в коей мере! — в тон ему ответил юноша. — Выпьем! — и они сдвинули кружки.

В тот вечер они пили по-русски — много и с удовольствием, игнорируя недоумённые взгляды посетителей бара и смачно посасывая рыбьи плавники. И ещё они говорили, много говорили, и тоже по-русски — обо всём и ни о чём, поминутно перескакивая с одной темы на совершенно противоположную, и, в конечном счёте, как все русские, хорошо поддатые мужики, находили консенсус, который в трезвом виде отыскать невозможно. Бритвин почувствовал, как плохое настроение, мучавшее его последние три дня, куда-то улетучилось, и после очередной пинты ему вдруг почудилось, что сидит он не в чужом для него английском баре, а в дорогой сердцу Москве, в Столешниковым переулке, за столиком в любимой пивной «У дяди Гиляя». И что не было ни аварии, ни поспешного бегства в чужую страну, и даже тех «тридцати серебренников», ради которых он совершил это паскудство.

— А ты откуда воблу взял? — в который раз заплетающимся голосом интересовался Валерий.

— Я же тебе говорил! — терпеливо повторял собутыльник. — Я же вчера из Москвы прилетел, на каникулы домой летал, а здесь учусь в университете.

— На папашины деньги?

— Да нет! По студенческому обмену. Родитель мой в Саратове помер, так что я один на белом свете обретаюсь.

— А в Златоглавую к кому летал? К жене или к невесте?

— Была невеста, да вся вышла…! Я же тебе говорил — один я!

— Эх, сука-жизнь! — крякнул бывший москвич, и с чувством припечатал кулаком по столешнице, да так, что посуда на столе жалобно звякнула.

— Тихо! Не буянь! — остановил юноша и положил на его кисть свою холёную с длинными, как у пианиста, пальцами, ладонь. — Я на жизнь не жалуюсь, привык.

— Пошли, что ли, на воздух, а то что-то муторно мне! Душно! — и Валерий рванул на себе ворот рубашки, опять же чисто по-русски — так, что пуговицы полетели.

— Пошли, — легко согласился земляк, и, подхватив собутыльника под руку, потащил к выходу.

— Подожди, — вдруг упёрся Валерий. — Рассчитаться надо, — и, достав из бумажника несколько крупных купюр, небрежно бросил на столик.

— Много даёшь! — изумился юноша. — Здесь таких чаевых, наверно, никогда не видели.

— А-а, пусть подавятся! — пьяно ухмыльнулся Бритвин. — Знай наших! Русский я! — взревел Бритвин. — И навсегда им останусь.

— Это точно! — согласился его новоиспечённый друг. — Англичане себя так не ведут, — и торопливо потащил Валерия к выходу.

Потом они бродили по знаменитому «кварталу красных фонарей», и, рискуя нарваться на полицейских, пугали проституток громкими выкриками.

— Нет, ты только погляди на неё! — орал Бритвин и тыкал пальцем в проходящую мимо мулатку в ярком макияже и туго обтягивающих крутые бёдра кожаных шортах. — Да какая она, на хрен, англичанка! Ясен пень — молдаванка или хохлушка!

— Это ты по ягодицам определил? — окинул взглядом девушку юноша.

— По каким ещё ягодицам? Глаза разуй, или не видишь, что она смуглянка? Значит, точно из Кишинёва. А задницы у них все на одно лицо, уж я-то знаю!

— Интересный каламбур, — усмехнулся собутыльник.

— Эй, подруга! Иди сюда, утешь земляка! — продолжал орать Бритвин вслед испуганной проститутке. — Я жадничать не буду, заплачу, как за работу в ночную смену! И ещё командировочные выдам. Ты ведь здесь в командировке?

— Тише, земляк! Тише! — успокаивал его юноша, беспокойно оглядываясь по сторонам. — А то придётся нам с тобой коротать время в участке. Это тебе не Саратов, у них здесь с этим строго.

— Я в «ментовку» не хочу, — успокоился эмигрант и тяжело присел на скамейку.

— Вот и славно, — произнёс юноша внезапно охрипшим голосом и зачем-то зашёл за спину.