— Мы их потеряем, — предостерег Лихнис.

— Придется рискнуть, хотя, по-моему, это маловероятно. Камера Синюшки в куда лучшем состоянии, чем камера Бархатницы. Я считаю, что у нас великолепные шансы успешно разбудить по крайней мере одного из них. — Чистец насупил брови и заглянул Лихнису прямо в глаза. — Если ты настроен так же, как в прошлый раз, тебе лучше не присутствовать.

— Пусть приходит, если есть желание, — вмешалась Волчник, вытирая пальцы салфеткой, — лишь бы больше не лез.

— Делай что хочешь, — покачал головой Лихнис. — Я найду занятие интереснее, чем смотреть, как ты терроризируешь и пытаешь пленных.

— Раз добровольно они ничего не рассказывают, у меня нет выбора. — Волчник свернула салфетку и положила ее на стол. — В любом случае спор уже неактуален. Как сказал Чистец, первая стадия допросов закончена. К обеду у меня будут проснувшиеся живые пленные, по крайней мере один.

— Если не повезет, ни одного не останется.

Волчник пригвоздила Лихниса немигающим взглядом:

— Аппарат для рассечения готов. Буду очень рада, если ты придешь посмотреть.

— Мы все придем, — пообещал Чистец. — Сегодня никаких отговорок, отсутствовать вправе лишь те, кто в патруле. Портулак, тебя это тоже касается.

— Скоро ты начнешь указывать мне, когда дышать, — съязвила я.

— Я хочу, чтобы все присутствовали. Мы станем наблюдать за реакцией, и увидим, кому не по себе.

— Мне будет не по себе, — сказал Лихнис.

— Дерзить сейчас не время, — предупредил Чистец.

Лихнис пожал плечами и поднялся — он все сказал. Вслед за ним я отошла к перилам террасы, подальше от чужих ушей. Тем утром мы едва разговаривали. Я проснулась на заре, а Лихнис уже сидел на балконе и смотрел на темно-серебристые дюны. Глаза у него покраснели от слез.

— Мы справимся, — сказала я ему сейчас.

Лихнис сжал мою ладонь:

— Пытаюсь себя в этом убедить, но не могу. Мне проще поверить, что завтра Линии Горечавки наступит конец.

— Именно сейчас нужно быть сильными. Предрассветный час самый темный — и так далее.

— Можно и без избитых фраз, — буркнул Лихнис и отвернулся.

— Избитые фразы вроде этой есть у любой цивилизации — и не зря. Порой нужно просто делать свое дело и верить, что жизнь наладится. Иначе не уцелеть. В истории миллионы раз случались кризисы, которые усугубились бы, если бы люди смирились с неизбежным. Иные уничтожили бы человечество, если бы отчаянные, безумные оптимисты не цеплялись за соломинку надежды.

— Честное слово, Портулак, я цепляюсь. Только соломинка с каждым днем все тоньше.

— Значит, нужно крепиться и ждать перемен к лучшему. Они обязательно наступят. Минуарцию очень жаль. Но это хотя бы свидетельствует, что мы напали на след. Кто-то испугался настолько, что уничтожил ее. Убийство доказывает, что она слишком глубоко копнула.

— Теперь получается, что Минуарция старалась напрасно.

— Нет, ее работу продолжит другой шаттерлинг. Минуарция была лучшим кандидатом для восстановления твоей нити, но это не значит, что никто, кроме нее, не справится. Просто уйдет чуть больше времени.

— А может, именно это и нужно предателю — чуть больше времени, а потом будет не важно.

Я переступила с ноги на ногу, не представляя, как на такое реагировать:

— Лихнис, я знаю, что ты чувствовал к Минуарции. У тебя, наверное, сердце разрывается.

— Ты ненавидишь меня за это?

— За то, что она тебе нравилась? С моей стороны ненависть говорила бы о мелочности, особенно сейчас. Минуарция была гордостью нашей Линии и редкой красавицей, не думай, что я не в курсе. Сложно упрекать тебя за восхищение ею.

— Как хорошо, что у меня есть ты! Мои чувства к Минуарции не идут ни в какое сравнение…

— Знаю, — перебила я и приложила палец к его губам. — Об этом можно не говорить. Ни сейчас, ни вообще. Главное… чувствуй, ладно? Чувствуй и не уходи.

— Я никуда не собираюсь, — проговорил Лихнис.

В руках я держала письмо, написанное на тончайшей бумаге, бархатной, как ухо щенка, пахнущей нежно, как постель куртизанки. Письмо благоухало сиренью, миндалем и редкими специями Далеких островов и архипелага, что лежал на самом краю света, за Королевством и соседними империями, за Щитовыми горами и омывающими их морями, за опасными водами Океана Белого Чудища. Черную восковую печать украшала решетка из костей — эмблема графа Мордекса, придуманная, чтобы пугать и выбивать из колеи. Я сломала печать ногтем — сердце бешено застучало в ожидании вестей.