Финли совершенно сломлен. Он все повторял: «Меня там не было. Я не смог помочь ему». А потом и вовсе ушел из дома. Приплелся обратно среди ночи, весь грязный, без своей трости и проспал два дня подряд. Заботиться о нем пришлось мне: уложить в постель, заштопать разорванные штаны, найти палку взамен утерянной трости, без которой он ни на что не годен.

Я хочу знать: почему Финли позволено упасть духом? Почему я обязана быть сильной и оказывать брату поддержку? Больше никто ему не помог. Йэн — мой муж. Это меня должно было сразить, как никого другого. Это я должна быть сломлена так, что и вздохнуть невозможно.

Ты знаешь, что я не очень набожна и редко хожу в церковь. Когда я в одиночестве стою на вершине горы, то чувствую себя ближе к Богу, чем в храме. Это почти язычество и очень далеко от гимнов и служб. И вот думаю — не пренебрегла ли я чем-то важным?

Я не почитала Бога как должно, а потом дерзила ему своей неверностью, а теперь за мои грехи наказан Йэн.

Может, я приняла неверное решение. Не знаю, что и думать. Если я откажусь от тебя, вернет ли это его?

Место Третье

21 марта 1916 года

Сью!

Были какие-то новости?

«Пропал без вести» — это может значить что угодно. Или вообще ничего. Пока ты не узнаешь точнее, не строй предположений. Пожалуйста.

Я много слышал о подобных случаях от парней, которых вожу в госпиталь на своей развалюхе. Только что ты сидел в окопе, курил одну на троих сигаретку, и вот тебя уже подняли по команде, и ты перескакиваешь через стенку траншеи и оказываешься на ничейной полосе. У тебя за спиной не меньше семидесяти фунтов, ты бежишь, вскинув штык, перепрыгивая через воронки, завалы и своих парней. Все покрыто грязью настолько, что можешь наткнуться на собственного брата и не узнать его. Нельзя остановиться даже на секунду, чтобы присмотреться, а уж тем более нет времени перетащить кого-то в безопасное место. Возможно, и Йэн так лежит, раненый, ждет, когда прибудут санитары с носилками и отнесут его обратно к своим. Он мог потеряться в атаке между окопами. Не думай только о худшем.

Сью, у тебя сейчас достаточно треволнений без того, чтобы придумывать еще какую-то вину и небесную кару. Да, я верю в Бога. Я всегда ходил в церковь, даже в буйные студенческие годы. Конечно, тогда мне приходилось проводить больше времени в исповедальне.

Когда я был ребенком, у нас с Иви был сборник библейских рассказов, чудесная книга с картинками, и мы любили посидеть с ней ленивыми воскресными вечерами. Помню одну иллюстрацию с изображением Бога в виде безмятежного старика со снежно-белой бородой и розовыми щеками (весьма похожего на Санта-Клауса, как я сейчас понимаю). С гордостью он смотрит на только что созданный им мир. Так мог бы смотреть отец на новорожденного ребенка. Эта картинка навсегда отпечаталась в моем мозгу, и, думаю, поэтому я никогда не верил в карающего мстительного Бога. Тот добрый, по-отечески заботливый персонаж не стал бы винить меня за то, что я порой сбиваюсь с пути истинного. Он бы не отвернулся от меня из-за моих мелких прегрешений. Сью, задумайся на мгновение. В годы, когда кайзер совершает немыслимые преступления против человечества, когда здесь сражаются и убивают, разве может Бог направлять свой гнев на одинокую женщину, чей единственный грех в том, что у нее в душе слишком много любви?

Я страшно устал. Только что вернулся после суточного дежурства, где спал лишь урывками по часу-полтора. Но письмо тебе я не хотел откладывать на потом. Если не могу быть с тобой (в данном случае эпистолярно), когда нужен тебе больше всего, тогда какой смысл в том, чтобы вообще быть вместе?

Из первых строк письма ты, вероятно, заметила, что мы вновь сменили дислокацию. За это время было еще Место Второе, но там мы задержались всего на несколько дней. Теперь мы чуть ближе к фронту, но все же достаточно далеко для того, чтобы спать спокойно, не боясь, что на голову посыпятся бомбы. Это хорошо, так как с таким напряженным графиком нам нужно как следует отдыхать в перерывах.

С этими словами я отправляюсь в постель, а то у меня пальцы уже роняют карандаш. Пожалуйста, держи меня в курсе. Невзирая на обстоятельства, мне это важно. Хотел бы я быть рядом с тобой, чтобы обнять тебя, но пока большее, что я могу сделать, — это написать тебе.

Люблю тебя, моя девочка.

Остров Скай

28 марта 1916 года

Дэвид!

Разве могу я не волноваться? Разве могу я не думать о самом-самом худшем?

Я получила письмо от солдата из батальона Йэна, рядового Уоллеса. Он пишет, что ходил с Йэном в атаку в тот день. В сражении они потеряли друг друга. Когда прозвучала команда отступать, Уоллес побежал к окопам и видел по пути Йэна, «тяжело раненного». Йэн был так плох, что не мог сам добраться до британской траншеи, даже когда рядовой Уоллес предложил ему опереться на свое плечо. Прошло какое-то время, прежде чем на поле боя вышли санитары с носилками. Даже зная приблизительное местонахождение Йэна, указанное им рядовым Уоллесом, санитары заявили, что никого не отыскали. В смысле — никого, кому могла бы потребоваться медицинская помощь.

Финли от горя потерял голову. Они с Йэном должны были приглядывать друг за другом. Он винит себя за то, что не был там и не позаботился о нем. Он винит себя за то, что не привез Йэна домой.

Тебе легко говорить, что это не Бог наказывает меня, но ты не оказался в том аду, в котором сейчас живу я. Ты не испытываешь той муки и вины, которую испытываю я. Откуда тебе знать, что это не наказание мне? Все, чего Йэн просил от меня, — это любви, и даже этого я не могла ему дать от всего сердца. Вероятно, в этом и состоит мой грех. Думаю, за это я и наказана.