Землю для него готовят грядами, как для посева хлопка, только вспахивают глубже. В той же манере проводят борозды для семян. Посадки начинаются в январе и продолжаются до апреля. Засевают сахарное поле только раз в три года – прежде чем растение истощится, можно снять три урожая.

В процессе посадок принимают участие три артели работников. Первая берет стебли тростника из скирд или стогов, обрезает верхушку и боковые листья со стебля, оставляя только ту его часть, которая совершенно здорова. На каждом сочленении тростника имеется глазок, как у картофеля, который пускает ростки, если зарыть его в почву. Другая артель укладывает тростник в борозды, помещая два черенка бок о бок таким образом, чтобы глазки приходились на каждые 4–6 дюймов [75] . Третья артель следует за ними с мотыгами, засыпая черенки и покрывая их слоем почвы на три дюйма.

Самое большее спустя четыре недели над землей появляются побеги и с этого времени растут с чрезвычайной быстротой. Сахарное поле мотыжат трижды, так же как хлопковое, только к корням присыпают больше земли. Мотыжение обычно заканчивается к первому августа. В октябре тростник готов для поступления на сахарную мануфактуру или мельницу, и тогда начинается общая рубка. Лезвие ножа для рубки сахарного тростника составляет 15 дюймов в длину и 3 дюйма [76] в ширину в средней части и постепенно сужается ближе к кончику и рукояти. Лезвие тонкое, и чтобы от него был какой-то толк, оно всегда должно быть очень острым. Каждый третий работник возглавляет команду из двух других, которые идут по обеим сторонам от него. Ведущий работник первым делом ударом ножа срубает листья со стебля. Затем он полностью срезает всю зеленую верхушку. Он должен стараться отделить зеленую часть от зрелой, иначе ее сок заставит патоку скиснуть и ее невозможно будет продать. Потом он срубает стебель у самого корня и оставляет его на земле прямо за собой. Его правый и левый подручные складывают свои стебли, срезанные в такой же манере, поверх его стебля. За каждой тройкой невольников следует отдельная тележка, и рабы помоложе сбрасывают на нее стебли, которые затем отвозят на сахарную мануфактуру и перемалывают.

Если плантатор опасается заморозков, сахарный тростник валкуют. Валковать – значит срезать стебли пораньше и укладывать их вдоль в борозду таким образом, чтоб верхушки покрывали нижние части стеблей. Они могут оставаться в этом состоянии от трех недель до месяца, не портясь, и заморозки им не страшны. Когда приходит время, их вынимают, обрезают и отвозят на тележках на сахарную мануфактуру.

В январе месяце рабы снова выходят в поле, чтобы подготовить его для следующего урожая. Сначала по земле рассыпают верхушки и листья – отходы прошлогоднего тростника, и в сухой день их поджигают. Огонь пробегает по полю, быстро испепеляя сухие былинки, оставляя его голым и чистым – готовым для мотыжения. Землю рыхлят вокруг корней старой стерни тростника, и с течением времени он возобновляется от корней. То же самое происходит и на следующий год; на второй год тростник становится слаще и приносит больший урожай, чем в первый, а самый богатый урожай – на третий год. А потом растение истощает свою силу, и поле необходимо перепахать и заново засеять.

За те три сезона, что я проработал на плантации Хокинса, значительную долю времени я был занят на сахарной мануфактуре. Хокинс славился как производитель самой лучшей разновидности белого сахара. Далее следует общее описание его сахарной мануфактуры и процесса производства.

Мануфактура – это огромное кирпичное здание, стоящее на берегу байю. Вбок от здания уходит открытый навес, имеющий по меньшей мере 100 футов в длину и 40 или 50 футов в ширину [77] . Паровой котел, в котором вырабатывается пар, расположен снаружи главного здания; механизмы и двигатель покоятся на кирпичной платформе, в 15 футах [78] над полом, внутри главной части здания. Механизмы вращают два огромных железных вала, диаметр которых составляет от 2 до 3 футов [79] , а длина – от 6 до 8 футов [80] . Они приподняты над кирпичной платформой и вращаются по направлению друг к другу. Бесконечный транспортер, сработанный из цепи и дерева, похожий на кожаные ремни, используемые на мануфактурах меньшего размера, выходит от железных валов за пределы главного здания и тянется на всю длину открытого навеса. Тележки, на которых привозят с поля свеженарубленный тростник, сгружают по обеим сторонам навеса. Вдоль всего бесконечного транспортера выстраиваются дети рабов, чье дело – укладывать на него тростник. Затем на транспортере он следует вдоль навеса и подается в главное здание, где ссыпается между валами, размалывается и падает на другой транспортер, выносящий его из главного здания в противоположном направлении. Здесь транспортер вываливает отходы в верхнюю часть трубы, под которой разведено пламя, поглощающее их. (В противном случае они вскоре заполнили бы все здание, кроме того размолотый тростник быстро преет и может привести к развитию болезней.)

Сок сахарного тростника, пропущенного через валы, сливается в приемник под железными валами и стекает в резервуар. По трубам он поступает в систему из пяти фильтров, каждый из которых вмещает по нескольку хогсхедов [81] жидкости. Эти фильтры заполнены костным углем – веществом, напоминающим вспененный каменный уголь. Его делают из костей, которые пережигают в закрытых сосудах. Уголь используют для обесцвечивания сока сахарного тростника путем фильтрации перед кипячением. Через эти пять фильтров сок проходит последовательно, а затем устремляется в большой резервуар под первым этажом, откуда с помощью парового насоса выкачивается наверх, в рафинатор, изготовленный из листового железа, где его нагревают паром, доводя до кипения. Из первого рафинатора сок поступает по трубам во второй, затем в третий, а оттуда в закрытые железные сосуды, через которые проходят трубы, наполненные паром. Таким образом, в кипящем состоянии сок проходит последовательно через три сосуда, а затем поступает по другим трубам в охладители на первом этаже. Охладители – это деревянные ящики с дном-ситом, изготовленным из самой тонкой проволоки. Когда сироп поступает в охладители и встречается с воздухом, он превращается в крупицы, а патока сразу же вытекает через сито в стоящую внизу цистерну. Так получается белый сахар, или рафинад, самого лучшего сорта – чистый, прозрачный и белый как снег. Когда он остывает, его вынимают, пакуют в бочки, и теперь он полностью готов к отправке на рынок. После этого патоку из цистерны вновь закачивают на верхний этаж и с помощью другого процесса превращают в бурый сахар.

Наверное, существуют и более крупные мануфактуры, устроенные иначе, чем эта, которой я дал такое несовершенное описание; но, вероятно, на всем Байю-Бёф не сыщешь другой столь прославленной, как мануфактура Хокинса. Не зря Ламберт из Нового Орлеана – партнер Хокинса. Это человек весьма богатый, он имеет долевые паи, как мне рассказывали, еще в сорока различных сахарных плантациях Луизианы.

Единственное за весь год отдохновение от непрестанных трудов, выпадающее на долю раба, – это рождественские праздники. Эппс давал нам три выходных дня, другие хозяева позволяют своим рабам четыре, пять или шесть дней, в зависимости от меры их великодушия. Этих особых дней года невольники ждут с нетерпением и удовольствием. Незадолго до Рождества они ждут прихода каждого вечера не только потому, что он сулит им несколько часов отдыха, но потому, что он на один день приближает их к Рождеству. Рождество одинаково радостно приветствуют стар и млад; даже дядюшка Абрам перестает прославлять Эндрю Джексона, а Пэтси забывает свои многочисленные невзгоды посреди общего святочного веселья. Это пора, когда можно пировать, резвиться и дурачиться, – карнавальный праздник детей неволи. Это единственные дни, когда им даруют немного ограниченной свободы, и они воистину всем сердцем открываются ей.

По обычаю, один из плантаторов устраивает «рождественский ужин», приглашая в часть праздника рабов с соседних плантаций присоединиться к его собственным рабам. Например, один год рождественский ужин давал Эппс, на другой – Маршалл, в третий – Хокинс, и так далее. На ужин собирается от трех до пяти сотен невольников, которые приходят пешком, приезжают в тележках, верхом на мулах, в упряжках, запряженных двумя и тремя лошадьми. Вместе порой едут парень и девушка или девушка и два парня, а бывает, что парень, девушка и женщина постарше. Скажем, дядюшка Абрам верхом на муле, а за спиной у него тетушка Феба и Пэтси, неторопливо едущие на рождественский ужин, – не такое уж непривычное зрелище на Байю-Бёф.

Тогда, «и притом не когда-нибудь, а в самый сочельник» [82] , они облачаются в свои самые лучшие наряды. Хлопчатобумажную одежду отстирывают дочиста, башмаки начищают огарком сальной свечи, а если рабу так повезло, что в его хозяйстве имеется шляпа без полей или донышка, она горделиво водружается на голову. Однако их приветствуют с не меньшей сердечностью, если они приходят на пиршество босые и с непокрытой головой. Как правило, женщины носят на головах белые платки, но если так случилось, что на их пути попалась огненно-красная лента или выброшенный за ненадобностью чепчик хозяйкиной прабабушки, их непременно наденут в таких случаях. Красный – насыщенный кроваво-красный – это решительно любимый цвет у знакомых мне невольниц. Если даже красная лента не украшает шею, вы непременно обнаружите, что вся копна их густо вьющихся волос перевязана красными нитями и шнурками того или иного сорта.