Судья велел Керлену отвечать только на поставленные вопросы.

— До вчерашнего дня я не видел этого письма, — сказал Керлен.

— Благодарю, детектив. А теперь вернемся к другому письму, которое я попросил вас зачитать вчера. От жертвы, Митчелла Бондуранта, тому самому Луису Оппарицио, которому адресовано и федеральное целевое письмо. Оно у вас под рукой?

— Позвольте, я поищу.

— Сделайте милость.

Керлен нашел письмо в своей папке и достал его.

— Отлично. Можете назвать дату, которая стоит на этом письме?

— Десятое января этого года.

— И письмо было доставлено мистеру Оппарицио заказной почтой, верно?

— Оно было отправлено заказной почтой. Я не могу сказать, получил ли его мистер Оппарицио и ознакомился ли с ним. В получении расписался кто-то другой.

— Независимо от того, кто расписался в его получении, мы выяснили, что отправлено оно было десятого января, так?

— Думаю, да.

— И другое письмо, о котором мы тут говорили, федеральное целевое письмо от агента секретной службы, тоже было отправлено заказной почтой, верно?

— Да, верно.

— Таким образом, восемнадцатое января — это заверенная дата отправки письма?

— Да.

— Позвольте мне удостовериться, что я все правильно понял. Мистер Бондурант направляет Луису Оппарицио заказное письмо, в котором угрожает разоблачить мошеннические действия его компании, а восемь дней спустя федеральная специальная комиссия направляет мистеру Оппарицио другое заказное письмо, в котором его уведомляют, что он является объектом расследования по делу об ипотечных мошенничествах. Я верно воспроизвожу хронологию событий, детектив Керлен?

— Насколько мне известно, да.

— Затем, менее чем через две недели, мистера Бондуранта жестоко убивают в гараже банка «Уэстленд». Правильно?

— Правильно.

Я сделал паузу, почесывая подбородок, словно в глубоком раздумье. Мне хотелось, чтобы присяжные зафиксировали этот момент. Нужно было бы вглядеться в их лица, но я понимал, что это выдаст меня, поэтому остался в позе глубокой задумчивости.

— Детектив, вы рассказывали нам здесь о своем богатом опыте в сфере борьбы с преступлениями, направленными против личности, так?

— Да, у меня немалый опыт в этой сфере.

— Говоря гипотетически, было ли вам важно тогда знать то, что вы знаете теперь?

Керлен изобразил недоумение, хотя прекрасно понимал, что я делаю и к чему веду.

— Не уверен, что понял ваш вопрос, — сказал он.

— Перефразирую: было ли бы полезно для следствия, если бы у вас в руках эти письма оказались с первого дня расследования убийства?

— Конечно, почему бы нет? Я всегда стараюсь в первый же день собрать все возможные улики и всю информацию. Просто это никогда не получается.

— Опять же говоря гипотетически, если бы вы знали, что жертва, Митчелл Бондурант, направил письмо с угрозой разоблачить криминальную деятельность некоего лица всего за восемь дней до того, как это лицо узнало, что является объектом уголовного расследования, стало ли бы это для вас важной линией вашего собственного расследования?

— Трудно сказать.

Теперь я посмотрел-таки на присяжных. Керлен юлил, отказываясь признать то, что с точки зрения здравого смысла было несомненно. Чтобы увидеть это, не требовалось быть детективом.

— Трудно? Вы хотите сказать, что если бы имели эту информацию и эти письма в день убийства, вам было бы трудно решить, нужно ли счесть их важным направлением в расследовании?

— Я хочу сказать, что нам неизвестны все подробности, поэтому трудно решить, важное это направление или нет. Но в принципе все направления должны учитываться. Это безусловно.

— Безусловно. Тем не менее это направление расследования вы не учли, так?

— У меня не было этого письма. Как я мог его учесть?

— Но у вас было письмо жертвы, однако вы ничего не предприняли в отношении его, правда?

— Нет, неправда. Я проверил его и пришел к выводу, что оно не имеет никакого отношения к убийству.

— Но разве не правда, что к тому времени у вас уже был предполагаемый убийца и вы не собирались менять направление следствия и отклоняться от заданной линии?

— Нет, не правда. Это совсем не так.

Я посмотрел на Керлена долгим взглядом, надеясь, что выражение моего лица красноречиво свидетельствовало о презрении, и наконец произнес: