Шрифт:
Бесстрашие его логики покоряет.
«Меня всегда удивляют часто повторяемые слова: да, это так по теории, но на практике-то как? Точно как будто теория – это какие-то хорошие слова, нужные для разговора, но не для того, чтобы вся практика, т. е. вся деятельность, неизбежно основывалась на ней… если я понял то дело, о котором думал, то я и не могу делать это дело иначе, как я его понял». [137]
Он начинает с того, что с фотографической точностью описывает нищету, которую наблюдал в Москве, посещая кварталы, где ютятся бедняки, и ночлежные дома. [138] И видит, что заблуждался раньше, что не деньгами можно спасти этих несчастных, на которых лежит каинова печать больших городов. Тогда он смело принимается за поиски источников зла. И звено за звеном разворачивается перед ним ужасающая цепь виновности. Сначала богачи и проклятая зараза их роскоши, которая привлекает и развращает. [139] Всеобщий соблазн праздной жизни. И, наконец, государство, – эта все убивающая машина, придуманная насильниками, чтобы грабить и порабощать человечество. Церковь – его союзница; наука и искусство – соучастники… Как бороться со всеми этими полчищами зла? Прежде всего отказываясь присоединиться к ним. Отказываясь принимать участие в эксплуатации людей. Отказываясь от денег и земельной собственности, [140] ни в чем не помогая этому государству.
137
«Так что же нам делать?» – Р. Р.
138
Вся первая часть рукописи, посвященная этим описаниям (пятнадцать первых глав), была изъята царской цензурой. – Р. Р.
139
«Причина того и другого одна: переход богатств производителей в руки непроизводителей и скопление их в городах…богатые люди скопляются… в городе, где удовлетворение всяких роскошных вкусов заботливо охраняется многолюдной полицией… Деревенскому же жителю отчасти необходимо идти туда… чтобы кормиться от тех крох, которые спадут со стола богатых, отчасти же… я самому желательно устроить свою жизнь так, чтобы меньше работать… И… надо… удивляться, как остаются из этих людей еще рабочие люди, а не все они берутся за более легкую добычу денег: торговлю, прасольничество, нищенство, разврат, мошенничество, грабеж даже». – Р. Р.
140
«Собственность есть корень всего зла… собственность есть только средство пользования трудом других». Собственность, по словам Толстого, – это то, что вне нас, это то, что нас окружает. «Человек называет своей собственностью свою жену, своих детей, своих рабов, но действительность всегда показывает ему его ошибку, и он должен отказываться от этого суеверия или страдать и заставлять страдать других».
Толстой уже предчувствует русскую революцию: «В нашем народе в последние три-четыре года вошло в общее употребление новое, многозначительное слово; словом этим, которого я никогда не слыхал прежде, ругаются теперь на улице и определяют нас: – дармоеды. Ненависть и презрение задавленного народа растет…» («Так что же нам делать?») – Р. Р.
Но это еще не все, надо «не лгать», не бояться правды. Надо «покаяться» и истребить гордыню, привитую образованностью. Надо, наконец, работать своими руками. «В поте лица снеси хлеб…» – такова первая и главнейшая из заповедей. [141] Толстой заранее предвидит насмешки привилегированной части общества и оговаривается, что физический труд нисколько не умаляет интеллекта, а, наоборот, развивает его в соответствии с нормальными требованиями природы. Здоровье от этого лишь выиграет; искусство – тем более. Кроме того, физический труд восстановит согласие между людьми.
141
Крестьянин-революционер Бондарев призывал сделать это обязательным для всех законом. Толстой находился тогда под его влиянием, а также под влиянием еще одного крестьянина – Сютаева: «За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатила мою мысль а уяснили мне мое миросозерцание… Это были… крестьяне: Сютаев и Бондарев» («Так что же вам делать?»).
В этой же книге Толстой описывает Сютаева и свой разговор с ним. – Р. Р.
В последующих своих работах Толстой пополняет эти правила моральной гигиены. Он печется об исцелении души человеческой, он требует возродить духовную энергию человека, запретив сомнительные удовольствия, усыпляющие совесть, [142] и удовольствия жестокие, которые вовсе ее убивают. [143] Он начинает с самого себя. В 1884 г. он приносит в жертву самую закоренелую из своих страстей – охоту. [144] Он проповедует воздержание, которое закаляет волю. Уподобляется атлету, сурово тренирующему тело, чтобы подготовиться к борьбе и победе.
142
«Для чего люди одурманиваются?» – Р. Р.
143
«Царство божие внутри вас». – Р. Р.
144
Примечательно, что Толстому было очень трудно отказаться от охоты. Эта страсть перешла к нему от отца. Толстой не отличался чувствительностью и, невидимому, никогда не испытывал особого сострадания к животным. Его проницательный взгляд вряд ли стремился читать в столь выразительных подчас глазах наших смиренных братьев, за исключением разве только лошадей, к которым он питал пристрастие потомственного помещика. В нем была даже некоторая прирожденная жестокость. Описывая медленную смерть волка, которого он убил ударом палки по переносице, он отмечает: «Я испытывал наслаждение при воспоминании о страданиях издыхающего зверя». Угрызения совести пришли много позднее. – Р. Р.
«Так что же нам делать?» – первая веха на трудном пути Толстого, когда, отвергнув относительный покой религиозных исканий, он ринулся в общественные схватки. С тех пор началась та двадцатилетняя война против лжи и преступлений цивилизации, которую вел во имя евангелия старец-пророк из Ясной Поляны, вел в одиночку, оставаясь вне партий и все их осуждая.
Духовный переворот, происшедший в Толстом, встречал мало сочувствия среди окружающих, семья же его была просто в отчаянии.
Уже давно графиня Толстая с беспокойством следила за развитием того, что ей казалось злом и с чем она тщетно боролась. Еще в 1874 г. она негодовала по поводу того, что муж ее тратит столько сил и времени на свои труды для школ.
«…Эти азбуки, арифметики, грамматики я презираю и притворяться не могу, что сочувствую».
Борьба стала еще труднее, когда на смену педагогике пришла религия. Графиня столь враждебно встретила первые признания новообращенного, что Толстой, касаясь в письмах к ней религиозных вопросов, считал необходимым просить извинения:
«Ты не сердись, как ты иногда досадуешь при моем упоминании о боге. Я не могу этого не сказать, потому что это самая основа моей мысли», [145].
И хотя графиню растрогало это признание и она постаралась скрыть свое неудовольствие, она не понимала мужа и с беспокойством присматривалась к нему.
«У него остановившиеся странные глаза, он почти ничего не разговаривает, совсем стал не от мира сего…»
Она подозревает, что он заболел:
«…Левочка все работает, как он выражается; но увы!., он пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей, и все это, чтобы показать, как церковь несообразна с учением евангелия. Едва ли в России найдется десяток людей, которые этим будут интересоваться. Но делать нечего, я одно желаю, чтобы уж он поскорее это кончил и чтобы прошло это, как болезнь». [146]
145
18 ноября 1878 г. – Р. Р.
146
Ноябрь 1879 г. – Р. Р.
Но болезнь не прошла. Отношения между супругами становятся все более и более тягостными. Они любили и глубоко уважали друг друга, но понять друг друга были не в состоянии. Они пытаются идти на обоюдные уступки, которые, как водится, оборачиваются обоюдными мучениями. Толстой скрепя сердце следует за семьей в Москву. Он записывает в свой дневник:
«Прошел месяц – самый мучительный в моей жизни. Переезд в Москву. – Всё устраиваются. Когда же начнут жить? Всё не для того, чтобы жить, а для того, что так люди. Несчастные». [147]
147
5 октября 1881 г. – Р. Р.
В те же дни графиня пишет:
«Москва. Завтра месяц, как мы тут… Первые две недели я ежедневно плакала, потому что Левочка впал не только в уныние, но даже в какую-то отчаянную апатию. Он не спал и не ел… плакал иногда, и я думала просто, что я с ума сойду». [148]
Им пришлось расстаться на некоторое время. Они просят друг у друга прощение за причиненные страданья. Как они все еще любят друг друга! Он пишет ей:
«Ты говоришь: «Я тебя люблю, а тебе этого теперь не надо». Только этого и надо… твоя любовь ко мне меня больше всего радует в жизни». [149]
148
14 октября 1881 г. – Р. Р.
149
Март 1882 г. – Р. Р.