В конце января из действующем армии неожиданно приехал князь Голицын. Был он уже не ротмистом, а подполковником, и новенький орден сиял на его груди. В свете князь имел просто бешеный успех… Не успевал он где-либо появиться со своей красавицей женой, как около них образовывался кружок из офицеров, чиновников и дам, с интересом слушавших рассказы о переправе по льду из Або на Аландские острова под начальством князя Багратиона, о схватках со шведами, о героизме русских солдат и, конечно, скромное упоминание о собственной особе в этих баталиях.

Дамы просто млели возле героя, томно глядя в его серые холодные глаза, и, жалея, слегка дотрагивались до висящей на черной перевязи раненой руки. Но княжеские глаза теплели в одном лишь случае, когда взгляд их падал на любимую жену – княгиню Катерину.

Теперь Рубанов реже посещал Голицыных, так как их трудно стало застать дома, а если и заставал, то им было не до него.

– Что, юнкер, скоро корнетом станешь? – спрашивал князь, трепля его здоровой рукой за плечо.

Но Рубанов видел, что мысли князя были рядом с женой, и, чтобы не мешать им, уходил в казарму либо вместе с Оболенским навещал «храброго гренадера» или Мойшу, который радушно принимал их, всякий раз похваляясь, как здорово сэкономил на вывеске.

– Пгедставляете, господа! Стег нехогошее пегвое слово… и получилось пгекгасное название тгактига – «У Мойши». Мне нгавится, – радовался он. – И какая экономия на кгаске и маляге! Окна бы еще как покгасить?! – намекал он.

Оболенский бесился от подобных разговоров, вспоминая проигранное пари.

– Вся гвардия смеется! – хмурился он. – А ему радость – задарма вывеску намалевали…

Завидев кавалергардов, он теперь обходил их стороной, дабы избежать насмешек.

– Рубанов! Придумайте что-нибудь, – просил он Максима, обращаясь к нему на «вы».

Весь этот месяц у юнкеров только и было разговоров, как бы смыть позор…

«Позор-позором, – рассуждал Рубанов, – а скоро день рождения, и пора свои рублики возвращать!» – усиленно стал размышлять над проблемой, и, наконец, его осенило…

Низко склонив головы над столом, конногвардейские эстандарт-юнкера о чем-то воодушевленно шептались. Если один из них вдруг повышал голос, другие его тут же одергивали. Не слыша привычного шума за юнкерским столом, из кухни выглянул заинтригованный Мойша. «Чего-то пгидумывают! – подергал себя за правый пейс. – Надо сгочно газнюхать…» – подумал он и тихим шагом, стараясь быть незаметным в полумраке трактира, двинулся к друзьям.

Но разнюхать ему ничего не удалось.

Нарышкин заметил рядом с собой на стене огромную тень – это отразился нос трактирщика, и тут же сделал знак замолчать. Повернувшись, увидели безразлично протиравшего стол еврея.

– Господин жид! Быстро исчез на кухню, – велел ему Оболенский.

«Точно! Что-то задумали», – уверился трактирщик и загундосил:

– Это мой тгактиг, где хочу, там и нахожусь! – но увидев грозно поднявшегося князя, решил все-таки смотаться поближе к котлам и кастрюлям.

– На этом, друзья мои, и порешим! – подвел итог Рубанов, убедившись, что соглядатай захлопнул за собой кухонную дверь. – Ты, Серж, – обратился к Нарышкину, – доведешь до сведения кавалергардов суть пари – спор на триста рублей, что до утра просидят в склепе. Тебе, Григорий, ехать на кладбище и подобрать мрачный склеп, в котором покоится старуха. А я, судари мои, поищу ожившую копию почившей старой ведьмы.

На том и расстались.

Взяв у князя денег на извозчика, Рубанов до вечера объезжал церкви, внимательно приглядываясь к нищенкам. Но ни одна из них не вызвала в нем дрожи отвращения. Наконец, случайно, в рядах Никольского рынка, обнаружил нужный объект, от одного взгляда на который у неподготовленного человека стыла в жилах кровь. Это была седая, сгорбленная старуха с большим одиноким зубом во рту. Ее гноящиеся глаза таили мрачную угрозу, а дубленой, в глубоких складках и морщинах желто-серой коже позавидовал бы любой мертвец… И пахло от нее, как от разложившегося трупа.

Она была пьяна, и Рубанов, с трудом сдерживая брезгливость, целый час объяснял найденной ведьме, что от нее требуется.

– И выпивка будет? – шамкала она, недоверчиво всматриваясь в конногвардейца.

– Будет, бабушка! – устало твердил он. – Только не спеши, дождись, когда они бутылки достанут, а после выпить и спроси! – в сотый раз объяснял бестолковой старухе. – Да гляди не проспи!

– Што я, дура, што ли, выпивку прошпать?!

– Сиди и жди меня здесь, – велел ей Рубанов и отправился к Мойше на встречу с друзьями.

Довольный Нарышкин ждал уже там, а Оболенский еще не приехал.

– Ну что? – поинтересовался у друга Максим.

– Все нормально! – радостно ответил тот. – Клюнули… И знаешь, где их встретил? В «Гренадере», – задал вопрос и ответил на него Нарышкин. – Нам Бог помогает, а может – дьявол, – уточнил он, – сегодня ночью они как раз свободны…

– А вдруг Гришка склеп не подберет, – заволновался Рубанов.

– Легок на помине! – воскликнул Нарышкин, увидев входившего князя.

– Всю ночь спать не будет, – кивнул Максим на вившегося возле них трактирщика.