Там, конечно, тоже творился непорядок. Ротмистр сморщился и застонал словно от зубной боли, увидев рядом с Оболенским плотную статс-даму, влюбленно глядевшую на князя. «Старая стерва!» – подумал он. С этой пожилой барыней немец не церемонился и сумел испортить ей Рождество, загнав даму в Концертный зал и при этом обругав ее. В результате последовавшего затем разбирательства выяснилось, что статс-дама является баронессой и немкой по происхождению. Вайцман побоялся копать дальше, уверенный, что она окажется его дальней родственницей. Распрощавшись с сестрой по нации, он опять устремился к Иорданской лестнице, и его белая почти прозрачная кожа приняла серый оттенок, а бесцветные глаза покраснели, когда увидели рядом с эстандарт-юнкером Оболенским уже целую толпу, причем маленький толстенький пап`a трепал сына за плечо, а высокая и важная маман вцепилась в ружье.

– О-о-й! – в голос завыл ротмистр. – «И замечание не сделаешь, так как принимал презенты, и, может, еще дадут… – стараясь не стучать каблуками, тихонько, на цыпочках, пошел в караульное помещение. – Последний раз часовыми их ставлю! Пускай теперь разводящими походят или вообще по полку дежурят».

Случившиеся шум и колыхание толпы отвлекли барона от раздумий, и он кинулся вслед за всеми. Из царских апартаментов появился его величество в окружении родственников. По правую руку от государя шествовала мать-императрица Мария Федоровна, по левую – законная жена, за ними шли великий князь Константин, увидев которого стоявший неподалеку Шалфеев шумно втянул воздух, так его высочество был похож на своего покойного батюшку, особенно носом… Рядом с Константином шла любимая сестра императора Екатерина Павловна. За этой парой следовали малолетние братья Николай и Михаил. Вайцман попытался вылезти вперед, дабы его заметили, но таких умников было здесь полно и повыше его чинами.

Окончательно расстроившись, выбрался из толпы и, стараясь не смотреть на юнкерский пост, решил все-таки добраться до караульного помещения, но служебное рвение и любопытство взяли верх…

«Так и есть! – чуть не заплакал Вайцман, увидев стройную княгиню Голицыну, улыбающуюся и что-то говорящую Рубанову. – И опять ничего не скажешь! Ее супруг – друг нашего полковника. Мне бы такие связи, так давно бы генералом стал», – позавидовал немец.

– Сударь! Всё на посту стоите? – изо всех сил грохоча шпорами, издалека заорал гордый собой Строганов. – А нас полкан приказал разводящими ставить! – похвастался он. – Господа! Имеем честь предложить вам шуточное новогоднее пари… Спор на сто рубчиков с носа, – видя, что заинтриговал Рубанова, продолжил он. – Утром первого января вы должны подъехать к любимому «храбрецу» и зайти туда прежде, чем в жидовскую «мойку», и заработаете по стольнику…

– А ежели забудемся и с пьяных глаз забредем к Мойше?..

– …То триста рублей заработаем мы!.. – радостно хлопнул в ладоши кавалергард.

– Гм-м! Заманчиво! – дотронулся Максим до сердца, где во внутреннем кармашке колета хранились его сбережения.

«Неплохо было бы удвоить имеющуюся сумму! – размечтался он. – Да и пари -то пустячное…»

– Согласен! – протянул руку Строганову.

– Глупцами быть – от такого пари отказываться! – убежденно разглагольствовал Оболенский, пока Вебер строил команду.

– А кто против-то? – вставил слово Нарышкин. – Сто рублей – они на дороге не валяются…

– Главное, натянем нос кавалергардам! – потирал руки князь.

Увлеченный спором, Оболенский бодро промаршировал дистанцию и после команды «Вольно!» разъяснил свое видение предмета.

– Запишем и положим листки во все карманы, – рассуждал он, – когда и куда должны зайти в первую очередь… И какие бы пьяные ни были, хоть один прочтет и вспомнит. Господа! – все не мог успокоиться он. – До вечера отдыхаем, вечер и завтрашний день проводим кто как хочет – то есть пьем! Новогоднюю ночь празднуем вместе, можно – у меня дома, а лучше – в казарме, и утром едем выигрывать пари.

На том и порешили!

Следующий день Рубанов провел в обществе княгини Голицыной. Перед обедом она увлеченно пересказала Максиму все происшествия на балу, затем, плотно пообедав и в меру выпив вина, поехали кататься на санях. Тихая, безветренная и слабоморозная погода благоприятствовала встрече Нового года. Рубанову в шинели было как раз в пору, а княгине в собольей шубе и шапке стало жарко. Растегнувшись, она весело махала знакомым. Те, кто постарше и поважнее, величественно проплывали в роскошных каретах с гайдуками на запятках, а молодые, как и они, мчались на лихих тройках.

Рождественское катанье было в самом разгаре. Хорошо кормленные княжеские рысаки обгоняли то тесные санки с подвыпившей компанией мелких чиновников, приказчиков или ремесленников, то розвальни с бородатыми купцами и их барышнями.

– Пошли балаганы смотреть! – когда наскучило кататься, предложила княгиня.

Они вышли из саней у Полицейского моста через Мойку, где начиналась праздничная толчея. Казалось, что на улицы высыпал весь Петербург! Максим тут же вспомнил о пари, полез в карман и помял пальцами записку. «В "рака на мойки" заходить нельзя», – мысленно сказал себе.

Издалека от Адмиралтейского луга доносился веселый, разноголосый гомон. Подойдя ближе, они просто оглохли от верещавших на все голоса рожков, дудочек и свистулек. Заливаясь и перебивая их, вопила шарманка. Отовсюду раздавались веселые выкрики и девичий смех. Пьяными голосами орали разносчики. Сбитенщики, блинники, квасники, пряничники зазывали народ, безмерно расхваливая свой товар. Продавцы махорки хрипели прокуренными голосами: «Рыжий черт курил, дымом тещу уморил!..» – Из этого, по их понятию, следовало, что табачок отменный. Конкуренты и сотоварищи – торговцы нюхательным табаком, сплевывая сквозь гнилые зубы, чистосердечно уверяли: «Гони грош – и нюхай, сколь хошь!» Толстые бабы, расталкивая мощными плечами занюханных табачников, взывали: «А вот сладки прянички, купи для девки Танечки!» Толпа была разношерстна, весела и пьяна.