Под треньканье балалаек то тут, то там слышались матерные частушки, да такие забористые, что краснел даже живший в казарме Рубанов. Катерина Голицына, внимательно выслушав очередной народный шедевр, давилась от смеха и неизвестно для чего пыталась запомнить, старательно шевеля губами и морща лоб.

Целеустремленно проталкиваясь сквозь белые и черные дубленки барской челяди, шинели солдат и полушубки мещанок, отбиваясь от цепких рук торговцев конфетами, орехами, имбирным сбитнем, медом и прочей снедью, княгиня и Рубанов добрались наконец до ледяной горы, возвышающейся над лугом.

Наняв за гривенник сани, они несколько раз съехали с крутой горки. Княгиня при этом так вопила, что, на взгляд Максима, спокойно перекричала бы десяток продавцов царьградскими стручками с известными на весь Петербург лужеными глотками.

После катания на санках, взявшись за руки словно дети, устремились к огромному балагану с зеленым занавесом, перед которым на дощатом хлипком помосте куражился молодой парень, зазывая народ.

– Заходи, шевелись – у кого денежки завелись! – надрывался он, ловко сморкаясь двумя пальцами и обтирая их о черный лоснящийся армяк.

– Зайдем? – предложил Рубанов.

Княгиня согласно кивнула головой.

Внутри балагана за ширмой из красного кумача гнусавил Петрушка, на что-то подбивая голубоглазую куклу в пышном белом платьице.

– Хороша?! – орал Петрушка, и толпящийся пьяный народ весело подтверждал его слова.

– Какие ручки, губки, шейка… А ну, добыть такую сумей-ка?

А дальше пошло малопристойное…

Многие барышни, краснея, выбегали из балагана, но княгиня с удовольствием слушала народный юмор, от души хохоча при этом.

– Она слала мне записки… – размахивая руками, кричал Петрушка, – я при встрече щупал ей сиськи, – кидался он на красавицу и задирал ей подол.

Услышав про записки, Рубанов вытащил из кармана и прочел свою: «Зайти в храбреца!».

В другом балагане посмеялись над пляшущими на ковре потешными собачками в цветастых сарафанчиках…

И уже вечером, когда начинало смеркаться, шатаясь от усталости, побрели к Полицейскому мосту искать свои сани.

– Мне ведь сегодня ночью еще на бал надо!.. – держась за мужскую руку, вспомнила княгиня и опять пожалела, что Максим не офицер.

– Поеду в казарму! – решил юнкер, но Голицына не отпустила его.

– Прежде поужинаем у меня, – распорядилась она.

Поздно вечером замученный голицынский форейтор, матерясь сквозь зубы, довез Рубанова до казармы. Нарышкин с Оболенским были уже на месте – пили водку и дулись в карты.

– Прежде зайти в «храбреца!» – хором продекламировали юнкера и рассмеялись.

– Рассказывай! – предложили Рубанову, и князь раскурил трубку.

– Оболенский закурил, барона к черту уморил! – зевая, нараспев произнес Максим, немного переделывая слова табачного зазывалы.

От полнейшего восторга князь выдул полный стакан водки.

– А вы, господа, чего? – показал на бутылку.

«Господа» последовали его примеру.

– Ну давай еще, Рубанов!

Я пожал плечами, в раздумье сморщив лоб. «Ага!» И тонким голосом произнес:

– Купи прянички, за них щекоти титьки у Анечки!..

– Ха-ха-ха! – Оболенский помчался к вахмистру за чернилами и листком.

– Продиктуй-ка! Какой-нибудь барышне в альбом запишу…

Выпив еще стакан и что-то накорябав на листке, опять просительно уставился на меня.

Почесав в затылке, я произнес:

– Покури на грош и спи с бабой, сколь хошь!

Оболенский в молчаливом восторге свалился на нары, а у Нарышкина изо рта брызнула водка.

Пили много… И за новый, 1809 год, и за пари, и чтоб у немцев не стояло…

Утром, пошатываясь, вышли из казармы. Город, казалось, вымер. Полчаса ждали извозчика. Наконец, остановили непроспавшегося «ваньку», причем Оболенский поначалу внимательно его разглядел, и направились в трактир.

– Гляди у меня! – заплетающимся языком учил дремавшего ямщика князь. – В «Храбрый гренадер» вези, понял?

«Ванька» кивал головой, а может, она тряслась на ухабах.

– Нет! Надо самому вывески читать, а то этот болван завезет… – решил Оболенский. «Натянем кавалергардов! – мечтал он. – И опять же – будет на что выпить».

Мы с Нарышкиным дремали, положившись на более крепкого князя.

– Стоп! – ткнул он в спину извозчика, чуть не вывалив его из саней. – Вроде и не «храбрец», – бормотал князь, – а написано «Храбрый гренадер», – недоверчиво разглядывал вывеску. – Серж! – потряс Нарышкина. – Прочти, что написано.