– О-о-о! – мученически простонал Борис. – Давайте хряпнем скорее!

Хряпнули. И еще стоит почти целая бутылка. Внутри борьба пьяного и трезвого; взгляд то расплывается, то собирается, тело качает в разные стороны, слюни текут изо рта, пальцы разжимаются, вилка падает на пол. Еще пара рюмок – и наступит долгожданный отруб.

Борька трудно встает и, опираясь на стены и мебель, двигается домой; набрался быстро, но плотно: почти по полному стакану заглатывал. А Юрка тянет к себе гитару, но не дотянул, бросил. Обнял голову руками, запел пьяно, раздольно:

И мы с Серегой дружно подхватили басовитыми, сильными голосами:

Гремит песня в тесной кухоньке. И вся трагичность, вся боль людей, вся вот эта печальная судьба утонувшей в итоге девицы отражается в наших голосах. И слезы выступают, и кажется, еще чуть-чуть – сердце лопнет от жалости и сострадания…

– Тише!!

Серега даже руку поднял, вслушиваясь в инородные звуки. Мы с Юркой нехотя тормозим:

Теперь ясно слышны из подъезда крики Бориса и периодические удары кулаком в дверь.

– Светка, открой! Открывай, стерва, коза! Открывай, твою м-мать!!

Мы поднимаемся, изо всей силы стараясь не упасть, бредем в подъезд. Там стоит Борька, уткнувшись лбом в дерматин, громко просит и размеренно колотит дверь кулаками и головой.

– Бля, Светка, открой! Я ж тебя, стерву!..

– Борис, кончай буянить, – выговорил Юрка, качаясь, будто стебелек под порывами ветра.

Серега присел поскорее на штабель досок, бормочет что-то про свои вычисления. Я ухватился за дверную ручку, зажмурил один глаз, чтобы сосредоточиться, устоять на ногах. Пьяный я, как стекло.

Дверь открылась. На пороге Светлана, и Борька перед ней такой щупленький и невзрачный, ниже на полголовы…

– Чего ты хочешь? – сухо спросила она. – Иди пей.

Борька смотрит на жену так, что кажется, секунда еще – и сломает это сытое, ухоженное лицо. Я даже качнулся, чтобы схватить его руку. Но вместо удара Борька валится перед ней на колени, обнимает бедра и быстро, страстно целует ткань жениного спортивного костюма.

– Света, Светочка, прости меня, прости! Как я мог, сволочь?! Как мог?! Светланка, люблю, люблю!..

Глава семнадцатая

Отруб

Рюмка водки вернула в сознательное состояние. Снова на кухне, снова нас трое. Оказывается – пьем.

– Че? – говорю с трудом. – Не… убил?

– Кто? Кого?

– Борь… ка С… светку?

– Все нормально, – Серега как смог подмигнул, – она его унесла…

Юрка хватает гитару, бьет по струнам и остервенело поет:

Рвутся струны, из пальцев брызгает кровь, а Юрка все орет, орет, орет:

Наташа. Свежая, румяная от мороза и танцев, но злая, даже гневная.

– А что, моих никого нет?

– Там, там…

– Не открывают!!

Юрка со слезами в глазах жалобно попросил:

– Наташа, солнышко, посиди с нами. Посиди, солнышко! Они откроют, они разберутся там и откроют. Не мешай им и не злись, цветочек. Красоту уносят годы, а доброту не унесут! Выпей каплю, посиди!.. Мы тебе счас песенку споем.

– Слышала я ваши песенки. Я спать хочу! – Но все-таки села, достала из сумочки «Бонд», закурила. – Принесла вам банку «Тройки», но лучше на утро оставить.

– Оставь, оставь. У нас тут – во! Выпьешь?

– Давай, только чуть-чуть! – И, глотнув из рюмочки, Наташа грустным голосом предложила: – Парни, кончайте вы пить. Одного уже потеряли, и все не успокоитесь…

Это она о Ваньке Бурковском, нашем друге. Он тут повесился месяца два назад – жалко. Талантливый был человек.

Юрка вместо ответа снова берет гитару, я прошу его:

– Юр…ик, медленно так… боем таким… аха.

– Да куда ж тебе петь? – усмехается девушка.

Юрка играет, я постукиваю ладонями по коленям, закрыл глаза плотно, вспоминаю текст.

– Хорошая песня… Наташ… Слушай!