В 1928 году Лев Абрамович окончил Военно-медицинскую академию РККА и стал военным врачом. Служил на Дальнем Востоке. Здесь проявил себя не только хорошим врачом, но и прекрасным организатором. В войсках свирепствовала цинга, и врач Грейсер тут же организовал сбор черемши и быстро поправил дело. Потом были бои при озере Хасан, где «японская военщина нарушила советскую границу»… 1 августа 1938 года «Правда» сообщала: «Японские войска несут большие потери в людях и материальной части. Потери советских войск выясняются». «Удостоверение участника Хасанских боёв 1938 г.» с правом ношения нагрудного значка выдано было старшему врачу 9-й артбригады Л.А. Грейсеру Военным Советом Первой Отдельной Краснознамённой Армии в г. Ворошилове Приморского края (б. Никольск-Уссурийский). И через год — Халхин-Гол, когда японские опять же милитаристы напали на дружественную нам Монгольскую Народную Республику, но «бесславно закончилась ещё одна попытка… прощупать мощь Красной Армии». А после Финская война, ну и, конечно, Отечественная… Потом жительство в Риге, где Лев Абрамович руководил возрождением Взморья, прокладкой туда шоссейных дорог, иных коммуникаций и прочих благоустройств.

Ирка как-то спросила отца, верит ли он в коммунизм? Мне очень понравился тогда его ответ:

— Как можно верить в коммунизм? Ведь это не загробный мир. Я знаю, что настанет коммунизм!

Теперь, когда и это стало мифом, и самый миф развеялся, ответ мне по-прежнему нравится. Ведь настоящий коммунист (а их практически тогда уже и не было) только так и должен был ответить.

Русский ли, еврейский ли Бог хранил моего тестя, но только его минули аресты, что сыпались все эти годы вокруг и около и совсем даже рядом, однако в 1952 году полковника со всеми его наградами, вплоть до Ордена Ленина, перевели-таки на лейтенантскую должность. Он унижения не вынес и подал в чистую отставку. Был уволен по приказу № 100: «с правом ношения военной формы с особыми отличительными знаками на погонах», а также исключительным правом (!) поселиться, видите ли, в любом городе Советского Союза, включая Москву и Ленинград.

За тридцать лет службы полковник почти не жил в семье и даже после войны неделями ночевал на постах. Теперь он решил взглянуть, а что же, собственно, делается в доме? Взглянул, и душа его уязвлена стала. Что он, собственно, увидел, я не знаю, и дело это не моё, но трещина прошла по чашке, а склеивать никто не захотел. Да, домашние неприятности как раз и были с этим связаны.

Когда миновала пора взаимных терзаний и всё улеглось, Лев Абрамович купил в Москве в районе Щёлковской кооперативную квартирку и поселился там один, а мы с Иркой стали заходить к нему, слушать распевы из Дениса Давыдова и декламации из Кантемира.

В одно лето Лев Абрамович даже съездил в Геленджик, но не у нас поселился, а снял недалеко комнатку. В гостях бывал и подружился с тётей Верой. Она ему сразу сказала:

— О! У нас же с вами отчества одинаковые!

Лев Абрамович, немного смущаясь, сказал, что всё же не совсем: я, мол, Абрамович, а вы — Авраамовна. На это тётя Вера резонно отвечала, что это одно и то же. Общего у них, помимо отчеств, оказалось много, ещё бы: оба врачи и столько войн перевидали!

Кстати сказать, в нашем клане, среди сестёр и братьев тёти Веры были и те, кто видел существенную разницу между Абрамом и Авраамом. Отца своего они, конечно, чтили, а вот созвучие столь разных и даже столь противуположных по их понятию имён смущало как-то…

Однажды Александр Авраамович Юшко (наш дядя Ася) сидел в гостях у сестры своей Софьи Авраамовны. Зазвонил телефон, и дядя Ася снял трубку.

— Кого? — спросил он с нажимом. — Софью Абрамовну? Запомните, здесь Абрамовичей никогда не было, нет и не будет!

И трубку повесил.

По этому вопросу была даже принята юшковская фамильная версия: у нашего, мол, отца было не еврейское имя Абрам, а казацкое имя Авраамий! Sic transit… Да, всё проходит. Неведомо уже им было, что всё наоборот. Что библейское имя их отца и есть — изначально еврейское, а, обрусевши, упростилось до имени Абрам.

Когда после изгнания черкесов возле озера Абрау и ущелья Дюрсо обосновались русские поселенцы и затруднились в произнесении имени со столь неповоротным для русского языка окончанием, они и стали прекрасное это озеро звать понятным русским именем Абрам (свидетельство Льва Тихомирова).

Скажу ещё, что среди русских священников имя отец Абрам встречалось совсем нередко. И ещё одно напоследок. Историк московского купечества Павел Бурышкин говорит в своей книге об основателе морозовской семьи: «У Саввы Васильевича было пять сыновей: Тимофей, Елисей, Захар, Абрам и Иван» (П. Бурышкин. Москва купеческая. М., ЗАХАРОВ, 2002).

Мы все живём (и несмотря на возраст) ожиданием чего-то хорошего. И если в семье моего тестя у кого-нибудь из близких вырывался тоскливый вопрос: «Ну когда же? Когда?!» — Лев Абрамович всегда на это отвечал:

— Всё будет своевременно и даже немного раньше!

Когда Лев Абрамович умер, помянуть усопшего зашёл однокашник его по медицинской академии генерал Иван Куперин. В начале пятьдесят третьего года, после ареста «убийц в белых халатах» Куперин сделался начальником «медсанупра» Кремля и был свидетелем и участником всего происходившего 4-го и 5-го марта. Случайно или нарочно, но как-то к слову на поминках речь зашла об этом, и сделана была попытка Куперина разговорить. Он не разговорился, но кое-что сказал.