Шрифт:
Последнее обстоятельство легко было поправить, и я пошёл в министерство просвещения РСФСР на Чистых прудах, в невысокое скромное здание, где на стене красуется барельеф Наденьки Крупской. Оваций я не ждал, аплодисменты допускал, на озарение улыбками рассчитывал.
Вот я сейчас им скажу, что готов поехать в самую северную или самую восточную глубинку, где нет учителей, но сохраняется моя прописка. И даже я прибавлю, что поеду не один, со мной горит желанием идти на подвиг наша выпускница! И это не будет означать, что в тайгу или тундру приедут сразу только два учителя, ведь каждый из нас дипломирован правом преподавать русский язык, литературу, историю и обществоведение… Что вы на это скажете?
Хорошо, что я не ждал оваций, хорошо, что я спокойно пропустил отсутствие простого хлопка в ладоши, но всё ж отсутствие улыбок меня обескуражило и огорчило.
И тут мне сухо сказали, что мест нигде нет и помочь мне не могут.
— Простите, как же так, я не могу понять, нам с первого курса говорили… Я не просить пришёл, я вам пришёл помочь, закрыть пробелы, имеющиеся в просветительской системе. В Москве, я понимаю, нет вакансий, но там, во глубине России?!
— А вы ищите! Хоть в Магадане, хоть где. Найдёте, договоритесь, мы вас оформим. Подъёмные дадим!
И я отправился искать. Найти себе, а после вызвать Ирку.
Куда? Подальше!
1 ноября 1965 г.
Жду писем. Не от тебя! Из мест не столь отдалённых. Но пока ничего.
Посылаю стихи. С ними такая история. 3 октября на юбилейном есенинском вечере в Доме Союзов Евтушенко эти стихи неожиданно для всех выпалил. Президиум переглядывался и вертелся…
Когда румяный комсомольский вождь На нас, поэтов, кулаком грохочет…А что тут сделаешь?
Его слова, Есенин, не страшны, Но трудно быть от этого весёлым, И мне не хочется, поверь, задрав штаны, Бежать вослед за этим комсомолом…И ведь не остановишь же, не сгонишь с трибуны! Успех был колоссальный. Прочти и вообрази это в исполнении Евтушенко! В публичном чтении он выжимает из своих стихов 300 процентов.
12 октября Евтушенко выступил с этим же в одном проектном институте. Сотрудники принесли магнитофон и записали. Назавтра Е. позвонил и попросил отдать ему плёнку, но ему ответили, что через два часа после выступления плёнку забрали в КГБ. Такие дела.
10 ноября 1965 г.
Глупейшая и пустейшая суета заставляла откладывать это письмо. Праздники прошли в сплошной еде. Мне даже ночью снилась рыба, фаршированная христианскими младенцами.
Пришла вдруг повестка из военкомата. Пошёл в Армянский переулок, а там целая очередь. Плюнул и пошёл в Историчку. Как здесь приятно! У нас с тобой, конечно, много наших мест. Но главных — два. Институт и Историчка. И мы непременно должны во все времена паломничать в эти мекки. Здесь, в Историчке, и пишу.
Как наши дела? Ответа ещё нет. Я уже всем объявил о своём отъезде. Как ни странно, спокойнее всех отнеслась мать, что неудивительно: она сама где только не скиталась после института. Но все вокруг орут, что я потеряю Москву, что с Мурманска снята бронь, что бронь вообще дают на площадь, а не на прописку, т. е. надо иметь отдельную жировку, et cetera, et cetera…
Я пошёл к уполномоченному по оргнабору и выяснил, что всё — враньё. Мурманск — бронь, жировку не нужно.
Заодно спросил, не нужны ли им учителя?
— Пожалуйста! На Сахалин можем оформить. Нужны преподаватели физики, математики, английского и физкультуры.
— А литературы и истории?
— Нет.
На днях был у Алика Чайко, и он дал мне прослушать плёнку, на которую сам записал одного своего знакомого по фамилии что-то вроде Зак. Это сорокаслишнимлетний литератор, и поёт он песни Беранже под собственный аккомпанемент (рояль) на собственные мелодии. Ирка, это гениально! То есть нет, не совсем, конечно. Гениально — это Шаляпин («Старый капрал»). Кое-какие песни, именно песни, Беранже мы вообще-то слыхали: «Как яблочко румян» и пр. Но это всё в большой степени — вокал. А тут я понял, что Беранже сочинял вообще не стихи, а жанровые песни, их и по-русски надо только петь, вернее, напевать. И ещё: что Беранже — наш современник…
Оловянных солдатиков строем, По шнурочку ровняемся мы… Чуть из ряда выходят умы, — Смерть безумцу! — мы яростно воем…Этот парень делает Беранже современным. Вернее, он современным его ощущает и так передаёт, нам передаёт своё ощущение. Всё это сделано благородно, с высоким вкусом, сдержанно, а мелодии — чудо! Не то что наши минструэли: на один бряк про костры и палатки. Как жаль, что нету у меня магнитофона!