Был восемьдесят второй год. Позвонил мне Коваль на работу и говорит:

— В Союзе писателей назначили обсуждение моего творчества. Как всё пойдёт, я не знаю, но от этого может многое зависеть… Хочу чтобы ты пришёл. Для поддержки. Ты же в Госкомиздате, начальник отдела художественной и детской литературы… Не хухры!

Я поначалу удивился. Коваль нуждается в поддержке? Однако вспомнил, что ведь я его когда-то очень поддержал (по его словам). А всего-то сказал, что «Дождь» (его первый рассказ) мне понравился… И вспомнил я, что так ведь было и потом: Коваль — и начинающий, и становящийся, и ставший крепко на ноги, и уже осыпанный влюблённостью и восхищением — всю творческую жизнь свою нуждался и нуждается в поддержке. Не в протежировании, нет! И не в практическом каком-либо содействии, а просто в лёгком, что ли, касании дружественной руки, в улыбке тёплой, сочувственной, в коротком добром слове. Без этого он жить не мог. Ведь я уже полгода был начальником отдела, а Юра до сих пор ни с чем ко мне не обращался. Да и теперь ему был нужен не начальник, а просто друг. Он, упомянув, что я начальник, хотел напоминаньем статуса мне лишь бодрости придать.

Но я-то всё же не забыл, что я начальник. Я так подумал: вот приду я в этот Союз и если что…

Я им, к примеру, так скажу:

— А не забыли ль вы, что книги Коваля переведены на многие европейские языки? А вам знаком ли Бюллетень пресс-центра последней Московской книжной ярмарки? Известны ль вам из упомянутого Бюллетеня слова директора издательства «Гюльдендаль» Якобсона? Это Дания. А он, этот Якобсон, для вашего сведения, сказал:

— Теперь мы планируем издание книги Юрия Коваля с иллюстрациями Т. Мавриной… Мы приобрели права на распространение этой книги практически во всём мире…

Но, честно говоря, мне вовсе не о том сказать хотелось. Я это так, на случай приберёг. На самом деле мне хотелось сказать о прозе Коваля, об удивительности стиля. Я, может быть, сказал бы, что литературный стиль Юрия Коваля трудноуловим… Что в его прозе даже нейтральные слова так диковинно прислонены друг к другу, что возникает некое новое языковое качество…

На самом деле я бы так, конечно, не сказал. То, что у меня здесь округлено курсивом сказала много позже Таня Бек. Сказала, когда уже не стало с нами Коваля, как не стало теперь и самой Тани…

Но что-нибудь подобное мне всё же сказать тогда хотелось.

Мы встретились с Юрой у входа. До начала судоговорения было ещё минут пятнадцать. В холле расположились мы вдвоём на широком подоконнике, и Юра извлёк из наплечной сумки початую бутылку коньяку. Как только мы наш дух тихонько укрепили, подошла к нам Ира Скуридина, верный друг Коваля и его оруженосец. Она и попросила Юру дух укреплять лишь только понемногу. И мы послушались: ещё раз понемногу укрепили дух.

В небольшом округлом зале вокруг просторного овального стола и просто по стенам — сидя и стоя — набилось множество народу, и Юра, кажется, немного пожалел, что ещё хотя бы раз немножечко свой дух не укрепил. Зато я был готов к прыжку, но и к затейливой речи тоже.

Не помню, кто там был из важняков. Алексин? Михалков? Да нет, пожалуй, вроде бы их не было.

Вот началась речь прокурора… Нет, нет, не то я вспомнил. Эта старая песня совсем сюда не подходила. Первая речь о творчестве Коваля была умеренно-похвальной.

Вторая? Вторая — тоже похвальной, но с меньшей уже умеренностью. Третья — совершенно хвалебной. Четвёртая — восторженной!

И так пошло, поехало. Речей всё прибавлялось, и всё по нарастающей хвале. Оттого на душе становилось радостно и — вместе — скучновато. Я говорить не стал. В том смысла просто не было.

Наконец хваленья кончились, Юра коротко всех поблагодарил, а Ира тем временем уже поймала «рафик», и полетели мы к Юре в мастерскую, чтобы твёрдое состояние нашего духа теперь немного размягчить.

Так — бурно и несмолкаемо — протекла та экзекуция любви, которой в Союзе писателей подвергнут был Коваль. А он её так искренне боялся.

У заместителя начальника нашего главка случился инфаркт. Он курировал художественную, детскую и учебно-педагогическую литературу. Пока его не было, мне приходилось понемногу решать его вопросы. Но вот стало известно, что этот зам к нам больше не вернётся, он вышел на пенсию.

Другой заместитель зазвал меня в свой кабинетик и доверительно передал, что есть мнение: произвести меня в заместители Марата. Я сразу замахал руками. Нет, нет! Не для того я создан. Да я и так уже начальник отдела, а заместитель — это же н о м е н к л а т у р а, спецполиклиника и вообще уже р у к о в о д с т в о комитета! Нет, нет, да я себя в такой роли вообще не представляю! Да я и так уже начальник отдела…

Тут заместитель мне сказал:

— О, вы не понимаете… Заместитель начальника главка — это совсем не то, что начальник отдела. Это, знаете ли, совсем-совсем другое! А вы филолог и учитель, да вам и карты в руки…