В конце концов меня дожали, коллегия утвердила, и я вошёл в руководящий состав Госкомиздата СССР, получивши к тому же допуск ко всем, поступающим в комитет секретным материалам.

Свидетельство Ирины-ханум

Об этих приключениях Ирка рассказала мне, воротившись в Москву, а потом при мне рассказывала разным людям — так смачно и вдохновенно, что вся недлинная история постепенно обрела все признаки устного рассказа, который было бы недурно записать. Она и записала.

В самом начале 1983 года, ещё в январе, я подхватила какой-то исключительной паршивости грипп. Время текло, счёт шёл уже не на недели, а на месяцы, а я всё не вставала с постели. Вернее, грипп от меня вроде уже отвязался, а вот ноги категорически отказывались служить. В апреле, уже не на шутку напуганные происходящим, мы обратились за советом к светлой памяти Александру Александровичу Сергееву, врачу от Бога, которому не раз приходилось вытаскивать меня из безнадёжных ситуаций. Он велел мне немедленно вылезти из койки, а Славке посоветовал как можно быстрее отправить меня всё равно куда, лишь бы там было непривычно, комфортно и обязательно тепло.

Славка занимал тогда какой-то важный пост в Госкомиздате, но о «важности» этой не слишком задумывался (а я и подавно!) и исключительно плохо разбирался в своих, как потом выяснилось, почти безграничных возможностях. Да и просить что-нибудь для себя всю жизнь было для него почти катастрофой. Но делать нечего. Прикинув рекомендации Александра Александровича, он выбрал Баку. Вернее, писательский Дом творчества в сорока километрах от Баку. Всё сладилось как-то неожиданно быстро и просто, и через неделю я уже летела на юг.

В самолёте очень меня нервировали некоторые, непостижные моему уму обстоятельства. Во-первых, я никак не могла понять, как я найду эти проклятые Шувеляны, где расположен Дом творчества, а Славкиным заверениям, что меня встретят и отвезут, я не слишком доверяла, поскольку — ну с какой стати кто-то станет меня встречать? Во-вторых, очень меня мучили Славкины наставления по поводу того, как я должна там себя вести. Прежде всего, он категорически настаивал и много раз повторял, что я должна сама оплатить подготовленный для меня номер. Мой Бог! Кто-то рвётся платить за меня? Но повторы нервировали. И ещё мне было под страхом отлучения от совместной жизни запрещено брать подарки. Какие подарки?! От кого?! С какой стати?!

Ну, не знала я, какой великий и страшный человек мой муж! Как-то никогда не было таких разговоров в доме. Ну, служит и служит. Вроде должность неплохая, денег хватает. Да он и сам, по-моему, окончательно оценил своё величие только благодаря этой моей поездке. Хотя, конечно, кое-какие подозрения у него были — отсюда и эти дурацкие, на мой взгляд, наставления.

Вся в нервах, я сошла с трапа, и первое, что бросилось мне в глаза, — большой плакат с художественным изображением моей фамилии, имени и отчества. Но не это потрясло меня больше всего. Плакат держали два высоченных красавца-турка (азербайджанца, конечно), роскошно одетые и очень начальственные. Я обнаружилась и выслушала невероятное количество комплиментов, а также выражений безграничного счастья по поводу моего приезда. Один из них оказался главным редактором крупнейшего азербайджанского издательства, другой — заместителем директора этого же издательства. И единственное, что омрачало их радость лицезрения меня — это то, что директор приехать ну никак не мог, шла коллегия, но, как только она кончится, всё будет исправлено.

Обалдев от всего этого и слегка побаиваясь, что всё-таки они меня с кем-то путают, я была торжественно усажена в чёрную «волгу» (до эпохи крутых иномарок было ещё очень неблизко), и под почтительное бормотание моих невероятных спутников мы наконец тронулись.

По сравнению с покинутой, совсем ещё зимней Москвой, было действительно тепло, что-то там по дороге цвело, трава зеленела.

Неожиданно машина остановилась в чистом поле, и один из моих «турок», принеся тысячу извинений за небольшую задержку, вышел из машины. Тупо поразглядывав бескрайнее поле без единого строения, тянувшееся по правой стороне дороги и размышляя, куда же подевался мой спутник, я наконец повернула голову налево и обнаружила скромное здание с величественной вывеской: РЫНОК. Тут появился и мой чичероне, таща огромный букет гвоздик, стебли которого не уместились у меня в двух ладонях, и столь же грандиозный пакет с невероятными фруктами. Мне вспомнились Славкины наставления, и я начала судорожно прикидывать: подарок это или нет? Дорогой или не очень? Но как-то быстро успокоила себя тем, что я же на юге, и это не может быть дорого. (Балда! — вопил Славка на меня в Москве. — Это что тебе — тропики? Виноград, гранаты и что там ещё — в апреле!)

Номер мой оказался роскошным двухкомнатным люксом, обставленным югославской мебелью и увенчанным финским двухкамерным холодильником «Розенлеф» (совершенно в тех условиях ненужным), который в моей нищей отчизне считался признаком высшего благосостояния. Вся эта роскошь была мне не вполне по средствам, с тем большей настырностью я стала выяснять, как мне добраться завтра до Баку и где найти литфонд, дабы заплатить за номер. Мне не удастся описать их изумление перед таким несообразным желанием, горячие речи об уязвлении всех их лучших чувств и о ни с чем не сравнимой радости оплатить мой номер. Я проявила твёрдость, которая, впрочем, ни к чему не привела. В литфонд отвёз меня совершенно другой человек, которому мой муж был до такой степени по барабану, что он стал за мной ухлёстывать. Но это отдельный рассказ о замечательном человеке, русско-азербайджанском писателе, москвиче Гусейне Дадашеве.

Повосклицав ещё, поцокав над моей невиданной доселе красотой и пообещав показать мне Баку, «турки» уехали, но не успела я разложить вещи, как в номер ворвался запоздавший из-за коллегии директор, который оказался женщиной. Она тоже по поводу свидания со мной переживала лучшие минуты своей жизни, в благодарность за которые она пыталась всучить мне здоровенный флакон французских духов. Надо же! Мне действительно пытались делать подарки! До сих пор не понимаю, как мне удалось тогда отбиться.