Шрифт:
И заключить эту часть воспоминаний о никому не ведомых стихах хочу шедевром Коваля и Митрошина, дабы этот шедевр получил бы наконец-то возможность занять своё почётное место среди вершин мировой литературы, как этого хотел Юра Коваль, а я ошибался…
Только прежде я всё же поясню одно, быть может, не очень теперь понятное слово. Тогда оно было в ходу. Кок — так называлась этакая волосяная взбитая сливка надо лбом. Кок носили стиляги, но и дамы иные нечто такое себе устраивали, особенно сразу после войны.
Итак:
Лилипуточка с маленьким коком Целованьем меня лобызала И с любовным задористым вздохом Своё тело мине отдавала… Я надменно хватал её тело, Брал я в руки и ноги, и грудь, И она, распаляясь, хотела Свои юные годы вернуть… Её чудные полные груди Предоставлены были лишь мне, Их увидели если бы люди, То тогда б помешались в уме! И представьте, браточки-кастраты, Я — владелец всех этих богатств! Вы ж не люди, ведь вы же приматы, Представители низших братств. Что мужчина, когда он без женщины? Всё равно, что костёр без огня. Всё равно, что леса Смоленщины Без корявого старого пня… Я вас хаю — не обессудьте, На меня вам роптать ни к чему! Но прошу я вас, будьте, будьте Верны правилу одному: Если девушка вас полюбила, Не шатайтесь к блядям-верблюдям! Вот во мне оттого вся сила, Что люблю я подобно людям. Я люблю! И любовь такую Я ценю, как бесценный алмаз. Груди полные мну и воркую: «Нет прекраснее ваших глаз…»Всё же следует признаться, что, помимо шедевров, случалось сочинять на заказ. Вот к этому сочинительству мы относились различно. Вовка только в самых необходимых случаях осознавал надобность такого сочинительства. Во мне ворочалась идея служения людям, поэтому я писал для стенгазеты. Вовка необходимости тут не видел. Юрка видел это в гробу. А я писал и мучился, когда не выходило. Однажды, не вынеся мук, я обратился к любимому Пушкину:
Пушкин, Пушкин, расскажи мне, Как весну б ты описал? Для лицейской стенгазеты Что бы ты такое дал? Я пишу вот о волненье, Что навеяно весной, Призываю вдохновенье — Не в любви оно со мной…Пушкин мне не отвечал, и я обратился к Ковалю. Он ответил за Пушкина:
И сказал тогда мне Пушкин: — Не пиши ты про весну. Уолстритовские пушки Вострят жерла на войну. Если ты поэт-кумир, Напиши ты стих за мир! Голос Пушкина утих, Встал он, бронзою звеня. Написал я этот стих Про него и про меня.Другой раз я сочинял «речёвки» для торжественной встречи новых первоклассников с выпускниками. Один зачин — от малолеток — у меня замечательно получился:
Мы же станем учиться старательно, Чтобы вашею сменою быть…Но далее не шло. Я просил о помощи Юрку. Он уклонялся. Я взывал к его совести. Совести не было. А когда чуть-чуть стало совестно, что совести нет, он всё же помог — совершенно бессовестно. Посидевши минуту, Юра подал мне листок. В нём было:
Мы же станем учиться старательно, Чтобы вашею сменою быть… И не будем ругаться мы матерно, И учительниц будем любить!И вот настало время нам всем, не рассуждая, писать на заказ — сочинение на аттестат зрелости. Вовка ушёл в себя и отдалился. Юрка нервничал, его напрягали родители. Я же был равнодушен, ведь писать предстояло ради себя, тут не было служения людям. А Юрка нуждался в поддержке, и мы с ним готовились вместе.
У Юрки, в Хоромном тупике, мы просидели почти всю ночь. Утром Юрина мама нас разбудила и напоила чаем. Это был не просто чай. Ольга Дмитриевна всё понимала. Она знала, что надо нас взбодрить. Поэтому в наши стаканы были капнуты капельки рому. Даже только произнесение этого таинственного, стивенсоновского слова в 1955 году уже нас взбодрило.
Мы с Юркой бодро шагали, чувствуя себя превосходно, и Юрка в ритме бодрого шага (конечно же, в ритме!) бодро пел, отмахивая ритм рукой:
Тогда мы с тобой получили бы пять, Когда бы пришлось нам наверно узнать Три те-е-мы! Три те-е-мы!..Исполненный угроз Кронгауз
Мы с Юрой Ковалём просто устали. Иным ничем не объяснишь то, что с нами случилось. Всё было тем осложнено, что мы ни физику, ни математику совсем не понимали. Мы готовились к экзамену по физике и вместе потихонечку одуревали. И где-то что-то треснуло и стало рассыпаться. Я вдруг почувствовал, что Юрка цепенеет и уходит далеко в себя. Со мной не лучшее происходило, но Юрка тоньше был организован, он просто уплывал. Повисла долгая, всё тяжелеющая пауза. Потом продавились ненужные слова: