Когда доклад был окончен, я подвергся ещё большему испытанию. Директор музея Александр Зиновьевич Крейн, ведущий всегда советы, поблагодарил Гукасову за доклад, а потом спросил, не назовёт ли Арусяк Георгиевна имя этого студента?

— Потому что здесь важно не только что написано, но и то, как написано!

На что Арусяк Георгиевна, слава Богу, из педагогических, видимо, соображений, ответила, что, к сожалению, нет: ведь анкета подана анонимно.

Всеволода Всеволодовна Кожевникова вела для нашей группы семинары по русской литературе XIX века. Я мало что соображал, но многого хотел. И это Всеволоду Всеволодовну ко мне располагало. И вот она придумала для нас особенный зачёт — по одной только лирике Пушкина. Когда об этом было объявлено, я заволновался и снова стал ходить по кругу, по которому уже давно ходил. Как же так? — думал я, — восславил свободу, но веленью Божьему; эхо русского народа, и вдруг живи один… Круг замыкался, а я никак не мог с него сойти, понять, в чём назначение поэта.

Когда я сдавал зачёт, Всеволода Всеволодовна вопросов мне не задавала, она уже знала, что Пушкина я читал — такая редкость. Мне предложено было просто поговорить о Пушкине, о чём бы я хотел. Я снова стал ходить по кругу. Невнятно и косноязычно. Кажется, Всеволода Всеволодовна немного даже растерялась. Она сказала:

— Так… Значит ты вот так… Об этом размышлял… Ну что ж, отлично. Очень хорошо!

И отпустила. А что ж тут было хорошо? Хотя, конечно: кружил-то я при этом — по стихам!

В коридоре дёргались ждущие зачёта. Ко мне подскочил Толя Хайбулин, юноша, приехавший из Алтайского края. Он был симпатичный и старательный студент, единственный на курсе, кто точно знал, зачем он здесь и что будет дальше: Толя получит здесь диплом, вернётся в родное село и будет учить в той самой школе, где когда-то сам учился. Пушкина он, конечно, не читал, по крайней мере — для себя. Но это было и не нужно. Главное — диплом, а дальше есть программа и ясная ответственная процедура подготовки к каждому уроку.

Толя подскочил ко мне и спросил о «Пророке»:

— Там про что?

Я набрал воздуха в грудь и… Дверь аудитории отворилась:

— Хайбулин!

Толя часто заморгал и двинулся спиной вперёд, глядя на меня, посылая мольбы. Я так хотел ему помочь, но что я мог? Я лишь успел проговорить:

— Восстань, Пророк! И виждь, и внемли…

Дверь за Хайбулиным закрылась.

Я не знаю, то ли меня с Всеволодой Всеволодовной соединяли какие-то флюиды, а то ли было роковое совпадение, но вопрос, заданный Хайбулину оказался такой:

— Охарактеризуйте стихотворение «Пророк».

Как тут представить гамму чувств, охвативших бедного Толю? Радость, что перед зачётом он задал мне именно этот вопрос… Отчаяние оттого, что, оказалось, очень поздно… И благодарность мне, успевшему всё же напутствовать его основной мыслью великого стихотворения. Вся эта гамма чувств пробежала по Толиному лицу, и он бодро сказал:

— В стихотворении «Пророк» Пушкин призывает к восстанию!

А я всё думал, думал и стал догадываться. И даже хотел об этом написать. Но тут явился Валентин Непомнящий и всё это сказал. Вместо меня. В статье «Двадцать строк» («Вопросы литературы»), по которой заметил его старик Чуковский и обругал Благой.

А Ирка блистала иногда огнём нежданных суждений, но много прогуливала, укатывала в Ригу, нахально сдав сессию досрочно или отложив её «по болезни», а мне этого человека уже серьёзно не хватало. Возникла переписка.

Январь 1963 г.

Я несчастный человек. У меня целых два несчастья. Отморозил правое ухо и протёр левую половину той части брюк, которая оказывается между мягким местом и жёсткой скамьёй аудитории. Проучился половину срока в институте и протёр половину штанов…

Штаны порваты! А в наш глупый век не принято носить заплаты. Я обращаюсь к золотому детству, и перед умилённым взором проходят вереницы знакомых мальчишечьих задов самой разной конфигурации, но на каждом из них как непременный атрибут сынов эпохи — по две аккуратнейше вшитых заплатки…

А что же теперь?

Имея в целом ещё вполне прекрасные брюки, я должен покупать новые из-за одной ничтожной прорехи! И это называется прогресс?