— Только для полиции, — сказал Конский Хвост, когда официант ушел. — Только для наших друзей.

«Это какая-то игра, — думал Бергенхем. — Меня проверяют, но я не знаю на что».

— Я вспомнил, что я за рулем.

— Глоточек можно.

Бергенхем поднял стакан.

— Так что вы хотели? — спросил хозяин.

Запустили музыку, басы грохотали, как будто в уши забивали сваи. Еще один тест?

Конский Хвост наблюдал за ним. Кто-то сделал музыку потише, подкрутил высокие частоты, Тина Тёрнер запела, как обычно, и на сцену вышли женщины.

Хозяин облокотился на стол.

— Вы что-то хотели от меня, — повторил он.

— У вас из аккомпанемента только Тина Тёрнер? — спросил Бергенхем.

Хозяин взглянул на него, на сцену, опять на него. Сегодня он был в рубашке в мелкую клетку с расстегнутым воротом и темных брюках с отворотами и подтяжками. Все казалось розовым от света ламп вдоль стен.

— Под Тину Тёрнер очень удобно двигаться, — наконец сказал он.

— Вы не ответили на вопрос.

— Вы меня провоцируете?

— Нет, с чего бы!

— Что вам тогда надо?

— Я забыл спросить вас, какого типа люди сюда приходят. И отличаются ли они от посетителей других точек.

— Это очень трудно сказать.

— Почему? У клубов же есть своя специализация?

— Я понимаю, почему вы спрашиваете.

Бергенхем перевел взгляд на сцену. Танцевали те же женщины. Молодая выглядела еще более хрупкой. Ее рот был красен, как кровь. Бергенхему не хотелось смотреть на хозяина.

— Но вы пришли совершенно не по адресу, — сказал Конский Хвост. — Посмотрите вокруг. Впрочем, я смотрю, шоу вас уже привлекло.

Бергенхем отвел взгляд от женщин. Музыка затихла и тут же грохнула опять. «Ты самый лучший, — пела Тина Тёрнер, — лучший на свете».

— Это не гей-клуб, — сказал хозяин.

— У вас ведь бывали вечера для трансвеститов.

— Вы на них были?

— Дело не в этом.

Мужчина покачал головой и поднялся.

— Вы можете посидеть, пока не допьете, — сказал он и исчез за драпировкой.

Шоу продолжалось еще минут десять, потом женщины исчезли. Бергенхем понюхал ром и поставил обратно. Ему не хотелось оставлять тут машину на ночь. Он думал, что, может, хозяин поговорил бы подольше, если бы он выпил, но вышло не так. Может, оно и к лучшему.

Из-за кулис появилась та худенькая танцовщица и пошла в зал. Трое мужчин у ближайшего столика встали, как джентльмены, и предложили ей стул. Ее платье казалось черным в этом свете. Он достала из сумочки сигарету, и один из мужчин тут же поднес ей зажигалку. Он что-то сказал, и она засмеялась. Бергенхем наблюдал за ней. Она поднялась и пошла обратно к двери, мужчина следом. За несколькими столиками сидели женщины, но мужчин было намного больше. Бергенхем ждал.

Фредрик Хальдерс сидел в столовой с Сарой Хеландер и расспрашивал ее о фотографиях.

— Так это не танцевальные шаги?

Она посмотрела на него с сожалением, как ему показалось, и коротко рассмеялась.

— Я сказал что-то смешное?

— Я только пыталась объяснить тебе более доступно, — сказала Сара.

— Что ты видишь на этих снимках?

— Кровь.

— Это осложняет работу, не правда ли?

— Мне тебя жалко, Фредрик.

— Это не пистолет у меня в кармане, это я рад тебя видеть.

— Ты расист и сексист, — сказала Сара.

Хальдерс кивнул:

— Я все вместе. Но расскажи теперь, что ты видишь на снимках.

Зал тем временем заполнился проголодавшимися полицейскими. Скрипели столы, дребезжала посуда, голоса сливались. В зале вертелось жужжание о расследованиях, происшествиях разного рода, о возросшей ренте и расходах на жилье, джекпоте в шестьдесят миллионов, ценах на бензопилы, субботнем конкурсе поп-музыки, который никто не смотрит, но о котором все говорят, о конфискованном у контрабандистов спиртном, которое пропадает зря в стенах полиции, и прочих интересных вещах.

— Что тебя особенно интересует? — спросила Сара Хеландер.

— Это ты замечаешь самое интересное. Поэтому ты и оказалась в нашей сплоченной команде.

— Тут видно движение… Это поможет узнать, что произошло перед тем, как это произошло…

— Неужели из этих следов можно что-то узнать?

— Да, можно понять, было ли это насилием с самого начала.

— Ты так много видишь?

— В некотором роде, — ответила Сара.

В зале стал раздаваться скрип отодвигаемых стульев. «Почему они не поднимают стул, а двигают его по полу, — думал Хальдерс. — Звук так ужасен. Это первое, что я выучил, и это спасло меня, я стал образцовым членом общества».