Они оба покатились вниз. Это было страшное зрелище. Неудержимое падение с довольно крутого склона то разъединяло их, то вновь сводило вместе, они то медленно катились по склону, то стремительно кувыркались, не в силах сопротивляться неизбежному.

Воан орал что было мочи, зато Мэгги не проронила ни звука.

Если бы он мог помочь ей!..

Больная нога горела огнем, когда он дотащился до того места, куда они скорее всего должны были затормозить. Однако его расчеты оказались неверными.

Воан Херрик лежал на спине. Он тяжело дышал, ловя воздух пересохшим ртом. Мэгги упала прямо на него — лицом вниз.

Морщась от боли и злясь на нее из-за ее дурацкого упрямства, Рейф, сам не зная как, доковылял до них.

Они лежали рядом и громко смеялись, а горное эхо усиливало их смех.

Смеются!.. Какого черта?!

— Не вижу ничего забавного! — крикнул он, глядя на них сверху вниз.

Воан стал отряхивать себя, потом повернулся к Мэгги и принялся счищать грязь с ее белых шортов.

Ноги у нее были в ссадинах и кровоподтеках.

Рейф не сводил с них глаз.

Воан поднялся сам и помог Мэгги встать, резко дернув ее за руку и приняв в свои объятия. Видно, он счел это отличной шуткой. Они опять принялись смеяться, точно два расшалившихся ребенка.

Рейф был в ярости.

Она же могла разбиться насмерть!

Он сказал ей об этом. Он наорал на нее так, как ни на кого еще не орал.

Удивившись, Мэгги повернулась к нему.

— Со мной все в порядке, — проговорила она, убирая волосы с лица. Радость погасла в ее глазах. — Правда, Рейф.

Она сделала шаг в его сторону.

А он был как вулкан, который вот-вот взорвется, и боялся пробыть с ними лишнюю минуту, чтобы не наговорить лишнего, о чем потом ему пришлось бы горько сожалеть.

Рейф еще раз многозначительно взглянул на нее. На них обоих. А они отлично смотрелись вместе. Пара. С ним она никогда так не смеялась…

И он поковылял, как мог, вверх, домой, торопя себя и злясь, что не может двигаться быстрее.

Отойдя далеко, где они не могли его услышать, Рейф выругался.

— Проклятая нога! Проклятый Воан Херрик! Проклятье! Будь всё проклято!..

Пусть уезжает, подумал он. Плевать я хотел на нее. У них все равно нет будущего. Надо ей сказать. Сегодня вечером он скажет все. Как только они останутся одни… Пусть это будет ей подарок напоследок.

Любовь существует для дураков. Любовь разрушает. Любовь причиняет боль. Ей нельзя доверять. Никакой больше любви. Хватит!

Ава со вздохом положила трубку и поискала глазами Тамсин.

Еще минуту назад та стояла за стеклянным прилавком, а теперь была уже посреди комнаты и расправляла складки на свадебном платье, надетом на манекен.

— Тамсин!

— Ммм?

Тамсин обернулась, держа в руке подушечку с булавками.

— Там… Почему ты не хочешь с ним поговорить? Почему так себя ведешь?

Подруга отвернулась от нее и вновь занялась свадебным платьем.

— Мне нечего сказать Марку Лангхэму. Я же тебя просила… Если он позвонит, меня нет. Это совсем просто.

— Но он звонит и звонит. Сегодня уже третий раз. А сколько раз звонил за последние две недели, я и сосчитать не в силах.

— Если ему нравится таким образом тратить деньги, пусть тратит, — отрезала Тамсин. — Давай переменим тему. Много еще куколок нам надо одеть до субботы?

— Только двух. Мы же договорились, что не будем гнаться за количеством. Еще не хватало, чтобы покупатели валили их с ног. Впрочем, не повалят, потому что мы поставим их на возвышение. Двенадцать дюймов, думаю, их остановят.

Тамсин поморщилась.

— Двенадцать дюймов не остановят даже младенца. Не хочется даже думать, во что превратятся наши платья. Все будут щупать шелк… Может, поставим их в стеклянные ящики?

— Нет, пока нельзя. Покупатели хотят не только видеть. Им надо почувствовать материю. Если платья запачкаются, мы продадим их дешевле.

Ава давно решила, что плохое настроение Тамсин не испортит ей ярмарку. Слишком много вложено в нее труда. Поскорей бы она началась!

— Как я буду рада, когда все закончится!.. — Тамсин отступила на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. — Ну вот! Все готово и ждет жадную толпу. — Она повернулась к Аве. — Ты решила, какие еще платья выставлять?