Руся, отчаянно зевая, укрылся овчинным тулупом.

— Ладно! Завтра что-нибудь придумаем, — пообещал он манекену.

Манекен промолчал. Мальчик приподнял голову, всматриваясь в темноту и словно ожидая ответа. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.

— Ведь часовым не положено говорить, — догадался он, погружаясь в сон.

Портновский манекен, меж тем, был на страже. Он стоял на своей единственной деревянной ноге — недвижно и твёрдо, как стойкий оловянный солдатик.

Стояла вторая половина сентября. В Москве было тепло, солнечно и сухо. Погода стояла настолько хорошая, что местные жители диву давались.

Наполеон с удовольствием ездил верхом. Ни одна прогулка не обходилась без его иронических замечаний по поводу погоды в Москве. «В Москве осень лучше, и даже теплее, чем в Фонтенбло», — не уставал повторять император, выразительно поглядывая на Коленкура, обыкновенно сопровождавшего его в этих поездках.

Коленкур отвечал сдержанным молчанием. Он пережил несколько холодных российских зим, будучи послом в Петербурге, и был не понаслышке знаком с суровым здешним климатом.

— Большим затруднением будет зима, — убеждал Коленкур императора. — Для каждого потребуется тулуп, меховые перчатки, шапка, закрывающая уши, длинные чулки и сапоги, чтобы они не отморозили себе ног. Ничего этого у нас нет. Для лошадей не заготовлены подковы с шипами. Как они потащат артиллерийские орудия? Пока погода ещё хороша, но что будет через две недели или месяц, а может быть, и раньше?

Выслушав всё это, Наполеон спросил его тогда, глядя на Коленкура в упор:

— Значит, вы думаете, что я покину Москву?

— Да, государь.

— Это еще не наверное. Нигде мне не будет лучше, чем в Москве. — И Бонапарт самодовольно вскинул брови.

Наполеон ехал верхом, по обыкновению опустив носки в стременах ниже уровня пяток. К тому же, он сильно сутулился в седле — бывший артиллерист, он так и не научился как следует сидеть на лошади. Впрочем, лошади императора были вышколены на славу.

Наполеон осадил жеребца у самых ворот. Насмешливо улыбаясь, он указал маленькой рукой в белой перчатке на ярко светившее солнце и воскликнул:

— Вот образец ужасной русской зимы, которой господин де Коленкур пугает детей!

Лицо Коленкура осталось непроницаемо спокойным. Эту фразу император произносил каждый божий день — чем не повод для маркиза де Коленкура поупражнять свою выдержку.

Вдруг обер-шталмейстер слегка улыбнулся, и негромко произнёс:

— Кстати, о детях! Вот и он! Эй, Виньон! — крикнул Коленкур, увидев издали маленького лёгкого седока на игреневом коньке.

— Извините, сир, это минутное дело, — обратился он к Наполеону, и развернул свою лошадь к подъезжавшему к воротам всаднику.

— Вы уже вернулись? — спросил обер-шталмейстер мальчишку, ласково улыбаясь. — Ну что, отвезли предписание?

Мальчик пристально, словно впервые, вгляделся в красивое, умное лицо Коленкура и слегка покраснел.

— Да, мсье, — быстро кивнул он, с готовностью, несколько преувеличенной.

— Быстро вы управились. Что чертежи? Они готовы?

Лже-Виньон сокрушённо помотал головой, поскольку никаких чертежей при нём не было, и быть не могло.

— Нет, мсье.

— Досадная задержка. Впрочем, я так и предполагал.

— Это, сир, насчёт той машинки для резки капусты, — объяснил Коленкур, развернувшись к императору. — О ней писал в рапорте полковник Тёлле, командир 21-го пехотного линейного полка.

— Это дивизия Жерара? А что же Даву, ведь это его корпус?

— Да, я узнал об этом от маршала Даву, и решил, что в моём ведомстве такой машинки точно не хватает.

— Ну, хорошо, хорошо. Ваше дело — заботиться о своих починённых, а дело вашего императора — заботиться обо всех вас.

— Разрешите, ваше величество, я отпущу Виньона. До обеда он может быть совершенно свободен, — сказал Коленкур, с улыбкой взглянув на стоявшего поодаль маленького всадника, — а потом, если позволит время, мы закончим нашу учебную шахматную партию.

— Как обер-шталмейстер, вы должны прежде всего учить его верховой езде. А шахматы — игра полководцев. И вообще, не советую отпускать его одного, господин Коленкур. За молодыми людьми в его возрасте нужен глаз да глаз!

Малыш Виньон, он же — Лукерья Раевская, сверкнул глазами.