Сберегите цветы полевые
вернуться

Маляков Лев Иванович
Шрифт:

«Все меньше остается вдов…»

Все меньше остается вдов, Они теперь совсем старушки. Хранит их давняя любовь, Что ехала на фронт в теплушке, Что шла дорогами войны, Зимой в окопах замерзала И на полях родной страны Непобедимость обретала. Вставала не на жизнь — На смерть За каждую избу и хату, Земли взметалась крутоверть, И расползался дым лохмато. В полях, В разрушенных домах Она рождалась с новой силой, И вновь пылала на холмах, И освещала всю Россию.

У ВЕЧНОГО ОГНЯ

Огонь горит нетленно в чаше, Горит уже который год!.. С годами становлюсь я старше, И прихожу сюда все чаще. Со мной мальчишек целый взвод. Минуту, две стою и слышу Отца, Что сгинул без следа. Как тень, стоит со мной беда. Гляжу тревожно на мальчишек — Таким вот был и я тогда. У Неизвестного солдата Я помолчу, как поклянусь… Мне видится: В дыму закаты, Хлеба воронками измяты, И сам — под пулями мечусь. Веду рассказ о том, что было, Быльем оно не поросло — И в этом тоже наша сила… И вот опять та бомба взвыла, И даже гари нанесло. Огонь гудит, сметая крыши, Снарядом вздыбило избу. Обвала грохот снова слышу, Гляжу тревожно на мальчишек, Как будто на свою судьбу. Не перечесть свои потери: Отца и брата не вернуть. Словами горя не измерить. И так вше хочется поверить — Не повторится смертный путь,

КУРСАНТЫ

Идут к самолетам курсанты — Сыны ветеранов войны. И сыплются с неба десанты — Защита Советской страны. В учениях и на парадах Себя показать я не мог. Свое отлежал я в засадах, В снегах, у опасных дорог. Свое отходил я в атаки — До самой победной весны… Не мины взрываются — маки На длинных дорогах войны. Горят они яро и нежно В лугах у могильных холмов. Российское поле безбрежно, Безбрежна народа любовь.

КАРТИНА

Художник старался на совесть — Досрочно сработал заказ. И вот она — трудная повесть, Мирская душа напоказ. Как будто раздвинулись стены, Небесной вобрав синевы. Запомнил я образ Елены — Елены, солдатской вдовы. Сидит, положив на колени Не руки — земную судьбу. А возле сожженной сирени — Бревешки на вдовью избу. С картины глядит не мигая, Омыла очей бирюзу, Елена… Солдатка святая… Роняет, как плату, слезу.

ПОДВИГ

Светлой памяти Героя Советского Союза Матвея Кузьмича Кузьмина, повторившего в годы Великой Отечественной войны подвиг Ивана Сусанина

Идет Кузьмин и час, и два. Что шаг — то к смерти ближе. Метель гудит: беда, беда, Скрипят морозно лыжи. В лесу до пояса снега, К утру мороз — под сорок, Ревет отчаянно пурга. А за спиною — ворог. А за спиною, в трех шагах, Фашистов автоматы… Не затухает боль в ногах, Гудит спина солдата. Далекий путь — короткий путь К последнему рассвету. Назад ему не повернуть, Назад дороги нету. — Шнель, шнель, старик, Пока темно!.. — Рассвет фашистам страшен. У деда на уме одно: Предупредить бы наших. Лишь добежал бы Василек К назначенному сроку. Ракеты вспыхнул уголек Над лесом одиноко. Отпрянула слепая мгла — Узнал знакомый взгорок… Матвея память увела В былое лет на сорок. Привиделось: Поют скворцы В рябинах возле клети. Бегут на речку сорванцы — Его, Матвея, дети. Земля с утра парком парит — Землица славно дышит. Душа Матвеева горит И голос пашни слышит. Земля от века мужика Поила и кормила, В земле — и мудрость на века, В земле — мужичья сила. За плугом весело идти, Мечтать о близком лете. И нету праведней пути На всем на белом свете. И нет вкуснее ветерка, Что веет по-над пашней… — Шнель, шнель! — толкают старика. И скрылся день вчерашний. В лесу метели крутоверть. Каратель лешим лает. И с каждым шагом ближе смерть. И Время это знает. Идет Матвей Кузьмин в века — Иной дороги нету. И снова думы старика Плывут к большому лету. В далекий незабвенный год, В надежду и тревогу. На сходах бушевал народ, Искал судьбу-дорогу. Прибились к общему двору — Колхозом-то вернее. Страда и праздник на миру — Куда как веселее. В тени под деревом Матвей Налаживает косы: — А ну, ребята, поживей, Пока играют росы! Он сам не прочь бы на прокос — Тряхнуть былою хваткой… Заметив издали откос, Матвей свернул украдкой. За ним торопятся — след в след — Фашисты черной стаей. «Сынок, сынок, — подумал дед, — Неужто заплутает?» Пургой на сердце маета, От дум спасенья нету. Дорога к подвигу крута — К последнему рассвету. Сковало спину ломотой, И обливает потом. Идет России сын святой На смерть, как на работу. И, пересиливая боль, Сказал: — Шалишь, сумею… Ишь, расфашиская яволь, Хотел купить Матвея!.. Ведет Кузьмин последний бой: России верой служит. И командир он над собой, И комиссар к тому же. Лес отступился на версту. Врагов не спрячут тени. На Малкину на высоту Сугробы — как ступени. Кузьмин зовет: — Сыны, пора! За все воздайте гадам! — И грянула огнем гора По вражеским отрядам. Огонь смертельный, лобовой — Каратели в ловушке. Как приговор, короткий бой На Малкиной горушке. Задетый пулею, Матвей Шагнул, окинул взором Последний в жизни снеговей И огненную гору. Зарделся над горой восход. Горят снегов разливы. Кузьмин в бессмертие идет, Как шел пахать на ниву.

БЕЛЫЙ ЛИСТ

Согнула тр авы изморози соль. Как пламень вечный — под окном рябина. Под ветра вой свою вверяю боль Листу просторному, как снежная равнина, Достанет ли его — беду вобрать, Что на сердце давным-давно осела?.. В гестаповском застенке гибнет мать — Железом и огнем пытают тело. Кровавой бороздой текут слова: Орда фашистов. Беженцы. Облава… Одна страшней другой ползет молва — В опасности Советская держава. Черным-черно по белому листу: Убит мой брат, отец смертельно ранен. Гремят отмщеньем взрывы на мосту… Всё в памяти моей, как на экране. Я в юность возвращаюсь — Меркнет свет, Гляжу на лист бумажный безнадежно. Да что там лист! Для горестей и бед Была бы впору степь с ее немым безбрежьем.

ЖИТИЕ МАТЕРИ

Не объять материнскую душу, Беспредельны просторы ее… Ты прости, что покой я нарушу, Житие вспоминая твое. «Житие» — не обмолвное слово, Ты и вправду святая была. На деревне умела любого Отвести от корысти и зла. Терпелива, скромна, величава, Уживалась с нелегкой судьбой. Деревенских детишек орава, Как за матерью, шла за тобой. Ты учила не плакать от боли И в работе себя не жалеть. Даже наше тяжелое поле При тебе начинало светлеть. А когда захлестнуло ненастье, Ты, себя втихомолку казня, Материнской суровою властью Посылала в разведку меня. И, склонясь надо мной молчаливо — Состраданье само и любовь, — Ты не взглядом ли раны лечила, Из которых бежала, сочилась Сквозь бинты воспаленная кровь?