Шрифт:
— Один, ваша милость!
— Ты уверен в этом?
— Уверен, ваша милость!
— Подумай, собери свои мысли, не торопись!
Подумав немного, слуга сказал:
— Приходил-то он один, — с ним никого не было; но теперь я припоминаю, что, когда они с мальчиком вышли на мост, туда, где толпа погуще, откуда-то выскочил разбойничьего вида мужчина и как раз в ту минуту, как он подбежал к ним…
— Ну, что же тогда? Договаривай! — загремел нетерпеливо Гендон.
— Как раз в эту минуту толпа поглотила их, и больше уж я не видел их, так как меня кликнул хозяин, который обозлился за то, что нотариусу забыли подать заказанную им баранью ногу, хотя я беру всех святых во свидетели, что винить в этом меня — все равно, что судить неродившегося младенца за грехи его…
— Прочь с моих глаз, безмозглый!.. Твоя болтовня сведет меня с ума! Стой! Куда же ты бежишь? Не может постоять и минуты на месте! Что же, они пошли в Саутворк?
— Точно так, ваша милость!.. Потому, как я вам докладывал, я в этой бараньей ноге непричинен, все равно, как младе…
— Ты все еще здесь? и все еще мелешь вздор? Убирайся, покуда цел!
Слуга исчез. Гендон побежал за ним, обогнал его и, прыгая по лестнице через две ступеньки зараз, в один миг очутился внизу.
«Это тот подлый негодяй, который звал его своим сыном… Я потерял тебя, мой бедный, маленький безумный повелитель! — какая горькая мысль! Я так полюбил тебя! Нет! Клянусь всем святым, я тебя не потерял! Не потерял, потому что я обыщу всю страну и все же найду тебя. Бедный ребенок! Там остался его завтрак — и мой, — ну да мне теперь не до еды! Пусть едят его теперь крысы! Скорее, скорее, — медлить нельзя!»
И, торопливо пробираясь сквозь шумную толпу на мосту, он несколько раз повторял (как будто эта мысль была особенно приятна ему):
«Он поворчал, но пошел, пошел потому, что думал, что его зовет Майлс Гендон. Милый мальчик! Он бы этого не сделал ни для кого другого, — уж я его знаю!»
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Король умер — да здравствует король!
В это самое утро, на рассвете, Том Кэнти проснулся от тяжелого сна и открыл глаза в темноте. Несколько мгновений он лежал молча, пытаясь разобраться в путанице мыслей и ощущений и притти к какому-нибудь выводу, и вдруг воскликнул с восхищением, но негромко:
— Я понял! Я понял! Теперь я окончательно проснулся. Привет тебе, радость! Исчезни печаль! Эй, Нэн, Бэт! сбросьте с себя солому, бегите скорее ко мне: я сейчас расскажу вам самый дикий сон, какой только могут навеять на человека ночные духи! Эй, Нэн, Бэт, что же вы?
Чья-то темная фигура появилась у его постели, чей-то голос оказал:
— Что угодно тебе повелеть?
— Повелеть?.. О горе мне, я узнаю твой голос! Говори… кто я такой?
— Еще вчера ты был принц Уэльский, ныне же ты мой августейший повелитель, Эдуард, король Англии.
Том спрятал голову в подушку и жалобно пролепетал:
— Увы, это был не сон! Иди, отдыхай, добрый сэр! Оставь меня одного с моим горем!
Том опять уснул, и немного погодя ему приснился приятный сон. Ему снилось, что на дворе лето и будто он играет один на прекрасной лужайке, которая зовется Гудмэнсфилд, [20] как вдруг к нему подходит карлик, горбатый, с длинными рыжими бакенбардами, и говорит:
— Копай возле этого пня!
Том послушался и нашел целых двенадцать блестящих новых пенсов — сказочное богатство! Но лучшее было впереди, потому что карлик сказал:
20
То есть «лужайка доброго человека».
— Я тебя знаю. Ты добрый, достойный мальчик; твое горе кончилось, пришел день награды. Копай на этом самом месте каждую неделю, и ты каждый раз будешь находить здесь сокровище — двенадцать блестящих, новых пенсов. Только храни это в тайне, не говори никому.
Затем карлик исчез, а Том со своей добычей помчался во Двор объедков, говоря себе: «Теперь я каждый вечер буду давать отцу по одному пенни; он будет думать, что я собрал их, прося милостыню, это будет веселить его сердце, и он перестанет бить меня. Один пенни в неделю я буду давать доброму священнику, который учит меня, а остальные четыре — матери, Нэн и Бэт. Мы не будем больше голодать и ходить оборванцами. Прощай, нужда, вечный страх и побои!»
Во сне он мгновенно очутился в своем грязном жилище; прибежал туда запыхавшись, но глаза у него так и прыгали от радости; он бросил четыре монеты на колени матери, крича:
— Это тебе!.. все тебе, все до одного! Тебе и Нэн, и Бэт… Это честно заработанные деньги, не выпрошенные и не украденные!
Счастливая, удивленная мать прижала его к своей груди и воскликнула:
— Час уже поздний. Не угодно ли будет вашему величеству встать?
Ах, он ждал не такого ответа. Сон рассеялся. Том проснулся и открыл глаза.