— Ну, выкладывайте пироги на стол, — сказала Васильева Торопчину и Шаталову, склонив набок голову и поглядывая усмешливо. — Почему это у Данилыча усы вроде обмякли? Разве живется плохо?

— А где теперь хорошо? — передохнув, отозвался Шаталов. — В Сибири разве.

— Ух ты! — Васильева рассмеялась. — Посмотреть, Данилыч, на тебя — прямо гвардеец. А все чего-то на жизнь жалуешься, как хилый зять на сварливую тещу… Ссуду, что ли, торопить приехали?

— Ссуду, Наталья Захаровна, полагаю, государство и так не задержит, — заговорил Торопчин. — Без нее нам не обойтись, сами знаете. Но приехали мы не за этим… Хотим все-таки Андрея Никоновича освободить от работы.

— Освобождают из тюрьмы. А в труде человек сам себе волен, — уклончиво ответила Васильева.

— Поэтому и не задерживаем. Все-таки ему стукнуло семьдесят восемь. Тяжело старику. Да и на колхозе его года, боюсь, отразиться могут.

— Ну, что ж, — Васильева подняла голову и взглянула на Ивана Григорьевича в упор. — А Бубенцов тебе ровесник, кажется?

Вопрос Натальи Захаровны явился полной неожиданностью для Торопчина. Он некоторое время с недоумением глядел на Васильеву, переглянулся с Шаталовым, потом произнес удивленно:

— А вы уже знаете? Откуда?

— Карты вчера раскинула. На трефового короля. И выпало ему быть в казенном доме, — Васильева рассмеялась. — Эх, Иван Григорьевич, да что же это за секретарь райкома, который не знает, что у него по району делается! Ну ладно. Нужно сказать, что поначалу я удивилась.

— Вот-вот, и колхозники удивляются на такую затею, — оживившись, вступил в разговор Шаталов.

— Чему удивляются?

— Да тому же самому, что и вы.

— Так ведь я удивилась только поначалу. Ну, а как Федор Васильевич в последнее время ведет себя?

— Как вам сказать… — начал было Торопчин, но Шаталов предупредил его.

— Охальничает! На неделе чуть не избил завхоза. Не по его разумению, видишь ли, Кочетков поступает. Бригадиров срамил на собрании. Как цепной кобель, на всех кидается!

Шаталов вызывающе взглянул на Торопчина.

— Продолжай, Иван Данилович, — спокойно сказал Торопчин. — Я ведь то же самое хотел рассказать Наталье Захаровне, что Бубенцов в последнее время колхозными делами очень интересуется.

— Заинтересовался кот воробышком! — Шаталов сердито фыркнул. — Не знаю, Наталья Захаровна, как другие, а я колхозу зачинатель. Колхоз меня человеком сделал. И не могу я на такие дела смотреть из-под печки.

— Хорошо. Очень хорошо, Иван Данилович, что ты так беспокоишься о колхозе, — серьезно сказала Васильева. — Значит, новому председателю поможешь.

— Какому, интересно?

— А это уж решат колхозники. Самое важное, чтобы народ чувствовал себя настоящим хозяином своего колхоза. Верно?

— Безусловно, Наталья Захаровна, — сказал внимательно прислушивавшийся к разговору Торопчин. — Но только если парторганизация наметила одно, а колхозники решат другое… Не нужна колхозникам такая парторганизация.

— Молодец! — Васильева улыбнулась, очень ласково поглядела на Торопчина. — Почему и люблю я тебя. А то приедет иной руководитель в район и смотрит в рот. Ждет все — не то указаний, не то приказаний. А своего-то мнения у него и нет. Разве за такими колхозники пойдут? А вообще нужно нам смелее выдвигать новых людей. Достойных, конечно. Ведь какая молодежь за войну выросла! А уж про вас, фронтовиков, Иван Григорьевич, и говорить нечего. Помню ведь я, каким ты воевать ушел. Прямо скажу — не особенный был. Из комсомольцев вырос, а в партию не дорос. И вижу, каким вернулся. Значит, понял что-то.

— Понял, Наталья Захаровна. Даже не то слово. Не так хочется сказать… А как — не знаю…

— Тоже и фронтовички разные объявляются, — вновь попытался повернуть разговор на беспокоившую его тему Шаталов. — Верно, иному фронт ума прибавил. А из другого и последний вышиб.

— Правильно, правильно, Данилыч. Есть фронтовики, а есть и «фронтовички», — Васильева рассмеялась, по-видимому вспомнив что-то очень веселое. — Да вот вчера заявился ко мне один «герой» на учет становиться. Старший сержант, гвардеец, вся грудь в медалях. Козырь-парень! Я как глянула, ну, думаю, пропали на селе все девушки. Спрашиваю: «Чем заняться думаете?» А он: «Не решил, говорит, еще. Вот посмотрю, как колхоз встретит. Помощи, говорит, от колхоза пока не вижу, товарищ Васильева». Взглянула я на него повнимательнее — шутит, может быть? Нет, серьезен. И даже сердито так на меня смотрит.

— Вот так козырь! — возмутился Торопчин. — А ведь, наверное, не с пустыми руками вернулся из армии.

— Ясно! — Начав свой рассказ весело, Васильева заканчивала его с горечью. — Больше четырех тысяч получил по демобилизации. Мало тебе? Так то, говорит, государство мне выплатило, а то — колхоз.

— Гнать таких рвачей из колхоза надо метлой! — уже совсем разгорячился Торопчин. Обидно ему стало и за себя, и за тысячи других фронтовиков, и за всю Советскую Армию.