Она встала, накинула на голову спущенную шаль и решительно направилась к двери.

— Подожди, Марья Николаевна! — крикнул, вскакивая вслед за Коренковой, Торопчин.

Женщина задержалась. Гнев сделал ее лицо строгим и красивым.

— Ждать мне, видно, нечего, товарищ секретарь, уж если руководители колхозные — партийные люди — в лицо мне плюнули! И платочка не дали утереться. Да я, может быть, десять лет берегла одну думку. Людям показать боялась, как перстень заветный. Мужу наедине не рассказывала.

Необычайное волнение Коренковой передалось и Торопчину.

— Успокойся, Марья Николаевна. Я ведь… ничего не знаю.

— Ладно, — Коренкова концом шали отерла глаза. Омытые слезами, они засинели еще ярче. Заговорила сдержаннее. — В партию нашу я хотела вступить, Иван Григорьевич. Поверишь — всю войну собиралась. Не шибко грамотная, а всю историю партии два раза прочла и в голове уложила.

— Ну, ну?

— Отказали мне. Не допустили меня в партию нашу!

— Как?! Кто? — Торопчин нахмурился. Нервно расправил под ремнем гимнастерку.

— Вот. Я и сама поначалу не поверила. А — так. Причина нашлась, конечно, серьезная. Теперь-то я и сама это вижу, а тогда… Муж у меня погиб на фронте, Павел Петрович. В сорок третьем году, четырнадцатого сентября. А похоронная пришла аккурат под новый год. Я и потерялась. А тут еще свекровь приступила. Ну, панихиду по Павлу я возьми и отслужи… — Здесь-то церквей нет, так в Тамбов ездила. А людям не говорила. Кому, думаю, это нужно? Однако от людского глаза разве укроешься… Да что теперь старое ворошить!

Марья Николаевна порывисто отвернулась и взялась за скобу двери.

Торопчин долго стоял молча, взволнованный рассказом, глядя на захлопнувшуюся за Коренковой дверь. Крепко потер рукой лоб.

Отошел к столу, сел, разгладил широкой ладонью скатерть.

«А все-таки бригадиром ты, Марья Николаевна, будешь! И в партию таким, как ты, дорога не заказана… Нужна тебе была эта самая панихида?»

Дверь вновь распахнулась и пропустила разрумянившегося, запыхавшегося младшего брата Ивана Григорьевича, пионера Васятку. Паренек потопал у порога ногами, обивая с валенок снег, и произнес радостно:

— Скоро занятия у нас в школе кончатся. Видал?

— Почему так? — удивился Иван Григорьевич.

— Помогать вам будем. На севе. Сегодня Надежда Васильевна статью нам одну прочитала. Из «Пионерки». Там такой намек дан, что Москва на тамбовских ребят крепко надеется. Ну, а мы, значит, постановление вынесли. На собрании. — Васятка горделиво шмыгнул носом и закончил: — Я, Ваня, председателем был! Вроде тебя.

— Интересно, — Торопчин улыбнулся. — Вот крику-то небось на собрании было!

— Смешного не вижу, — обиженно сказал Васятка, стаскивая шубенку.

— Какой уж тут смех… Ну-ка, ну-ка, это еще что? Опять ты, председатель, галстуком перо чистил?

Васятка смутился. Потеребил измазанный в чернилах конец пионерского галстука.

— Кабы я один…

— Так вот слушай. Собери всех пионеров и растолкуй от моего имени: если я еще такое замечу… — Торопчин подумал, чем бы пригрозить, и остановился на самом доходчивом: — уши нарву!

— Ишь ты какой! — опасливо забормотал Васятка, отходя в другой конец горницы, — А еще партийный секретарь!

— Чего, чего ты там лопочешь? — Торопчин поднялся из-за стола.

— Не буду, говорю, — поспешно отозвался Васятка, неверно истолковав движение старшего брата.

— Пионер, Василий Григорьевич, — это брат, дело не шуточное! — заговорил Иван Григорьевич, вновь натягивая дубленку. — Комсомол — первый помощник партии, а вы, выходит, второй. Понял?

— Еще бы, — смущение на лице Васятки пропало, сменилось иным, задорным выражением. Он уже смело взглянул на Ивана Григорьевича и выпалил торжествующе: — Ага! А тебя сама Надежда Васильевна за вихры оттаскает.

— Ох, страшно! — Торопчин взглянул на занявшего петушиную позицию братишку и рассмеялся.

— Досмеешься! — пригрозил Васятка. — «Передай, говорит, Ванюшке…» честное пионерское, — хоть ты и длинный стал, и секретарь, а Надежда Васильевна всегда тебя так зовет — «Ванечка» или «Ванюшка». Да, так «передай, говорит, ему, чтобы на глаза мне не показывался. Я, говорит, ни на что не посмотрю, прямо за вихры его оттаскаю». Тебя, значит! Думаешь — вру?