— Теперь это не протест против ареста товарищей, а прямая борьба с контрреволюцией, — сказал в своем выступлении Александр Коростелев.

В вагоне, где жили Кобозевы, народу набралось порядочно, а дверь в тамбур то и дело продолжала открываться. И вдруг на пороге появился Алибий Джангильдин.

— Ура батыру Тургая! — закричал Цвиллинг, но вспомнил, что дети уже спят, и скомандовал: — Отставить!

— Они у нас привыкли к шуму, — сказала Алевтина Ивановна, поняв причину его замешательства.

— Услышал о вас на вокзале, едва ступил на перрон, — говорил Джангильдин, обнимая Самуила и Коростелева. — Крепкий удар нанесли вы атаману своим побегом. Удивительно, как его не хватил кондрашка от злости. А я обосновался пока в Бузулуке, но все время в разъездах по башкирским и татарским селам.

— Поезжай в Уфу и Стерлитамак, чтобы создать еще один отряд из башкир, — предложил Кобозев, расспросив Джангильдина о его поездке.

Алибий задумался. Бровастый и большеглазый, с коротко подстриженными густыми усами, он смахивал теперь на рабочего из депо, и только смуглость прокаленного солнцем лица да морщины от привычки прищуриваться, вглядываясь в степные дали, выдавали в нем бывшего чабана.

— Надо бы мне наведаться в Тургай.

— Да ведь задача-то у нас одна, и здесь ты сейчас нужнее, — настаивал Кобозев. — Поднимешь башкир, тогда двинешься в Тургай.

Джангильдин сам учитывал всю сложность и трудность обстановки, поэтому не заставил долго себя уговаривать.

— Раз нужно — отправлюсь в Уфу. Владимир Ильич тоже решал бы вопрос, учитывая местные условия.

— Хватит о делах! Давайте ужинать, — позвала к столу Алевтина Ивановна.

Кобозев взял Цвиллинга под руку, кивнул на жену:

— Рассуди нас с ней, пожалуйста. Она хочет со всей детворой сопровождать меня при наступлении на Дутова. Где это видано?

— Петр Алексеевич, мы ведь договорились!

— Ничего мы не договорились. Я категорически против.

— Это вдвойне опасно для детей: они могут заболеть от одного испуга. И свяжете вы Петра Алексеевича по рукам и ногам, — с обычной прямолинейностью вмешался Коростелев.

Алевтина Ивановна улыбнулась, снисходительно и тепло глядя на мужчин, как смотрела иногда на упрямившихся малышей. Сами, дескать, не военные люди, а ее урезонивают. Да разве может она оставить Петра в минуту опасности?

И то, что она не возражала, а только улыбалась, убежденная в своей правоте, явно сожалея о нечуткости мужчин, заставило их умолкнуть. Все двинулись к столу, где стояли тарелки с нарезанным хлебом и солеными огурцами, а ординарец Кобозева принес из столовой полный таз вареной картошки в мундире и ведро хоть и жидковатых, но мясных щей.

— Значит, банкет в честь нашей первой общей победы и хорошо прошедшего съезда. Отлично! Хотя вина и водки не будет, — сказал Коростелев, уже оценив скромность кобозевского житья на колесах.

После ужина Цвиллинг заглянул во вторую половину вагона. Там, при тусклом свете фонаря, спали тепло укутанные малыши. Виднелись только светлые и темные их головенки.

«Вот дети революции, сны которых спугнуты грохотом перестрелок». Но они все-таки в семье, — подумал Цвиллинг, и ему до боли стало жаль своего сынишку и жену: постоянно в разлуке!

В кармане его солдатской гимнастерки лежало неоконченное письмо: «Леля, мальчик мой славный! Как часто я зову тебя во сне! Протягиваю к тебе руки: приди! Нежной теплой щечкой прижмись к моему лицу, а я буду целовать крохотные твои пальчики и рассказывать твои любимые сказки. Нет, не нужно старых сказок. Они такие скучные, и ты все их знаешь. Я расскажу тебе новую сказку…»

— Нравятся они вам? — Алевтина Ивановна, шевельнув занавеской, встала рядом, цветущая, стройная, само олицетворение женственности и материнства.

«Такие матери, не ожидая приказа, посылали и посылают детей служить родине», — подумал Цвиллинг и тихо сказал:

— Очень нравятся. Я смотрел на них и думал о своем сыне. Ему четыре года. Он маленький, хрупкий и не по летам развитый. Видимо, сказывается то, что мы с женой заняты нелегкой партийной работой и он редко видит нас. Такой малыш, а понимает, что нам трудно живется, и при встречах трогательно хлопочет — заботится о матери и обо мне.

— Видите: вы тоже его втянули в наше святое дело! Разве это не похоже на то, что вы идете в бой, закрывая собой ребенка, который всюду следует за вами? Вы обрекли его на борьбу со злом с первого дня рождения. Попробуйте сказать «нет»!

— Я никогда не говорю неправды.

— Значит, вы согласны со мной?

— Согласие не исключает тревогу и желание предостеречь вас от ненужного риска.

— Может быть, я плохая мать, но я верю в будущее и ради него ничего не оставляю в залог.