А время тянулось медленно. Большевики давно уточнили задание для каждой группы, и теперь одни мирно играли в подкидного, другие, путая слова, разучивали новую песню, третьи притворялись спящими и даже храпели, чтобы «убаюкать» надзирателей.

«Не вздумали бы опять обыскивать камеру» — подумал Коростелев, взглянув на печь: там в трубе, за вьюшкой, было спрятано оружие. Его успели затолкать туда перед последним обыском, когда надзиратель Евдокимов предупредил Коростелева и сам показал укромное местечко.

«Один за нас, и то спасибо. Жаль, что тюремное начальство пронюхало о сочувствии других надзирателей. Что с ними сталось после того, как их избили возле нашей камеры? А Евдокимов не устрашился даже этого…»

Побег назначен на десять вечера. Надо приготовиться самим и задержать в камере Макарову, которую попросили вызвать из женского отделения, чтобы состряпать беляши. Странно, что иногда выполнялись, казалось бы, самые «незаконные» требования и в то же время нельзя было добиться необходимой малости. Все зависело от того, с какой ноги встал утром главный надзиратель.

Вечером Соня Бажанова передала с воли мясной фарш и хлеб. Это значило, что подпольный отряд Красной гвардии готов к операции. Дружное приготовление беляшей превратилось в настоящее торжество. Точно наэлектризованный, Цвиллинг смешил без конца и своих и надзирателей, которым и в голову не приходило, что веселье узников — просто душевная разрядка перед смертельным риском.

Но едва закончился ужин, в камеру явился начальник тюремного караула и предложил Макаровой уйти в женское отделение. Коростелев в замешательстве посмотрел на дверь, открытую в коридор, где находились тюремщики и куда вышла часть арестованных. Отпустить Макарову? Тогда молоденькая женщина останется в руках дутовцев, которые, рассвирепев после побега большевиков, могут растерзать ее.

Не изобразить ли что-нибудь вроде сердечного приступа? Врача в тюрьме нет, посылать за ним не станут, а Макарова вполне сойдет за фельдшера: она вместе с другими девчатами готовилась быть сестрой милосердия. Коростелев уже подвинулся к Цвиллингу, тоже встревоженному, и в это время как нельзя более кстати в коридоре послышалась озорная плясовая частушка и дробный топот каблуков.

— Что такое? — Начальник охраны строго обернулся, но, увидев одобрительные улыбки на всех лицах, сам потянулся к кругу.

Плясал, лихо откалывая замысловатые коленца, весельчак Агарков.

«Выручил! — Коростелев радостно переглянулся с Цвиллингом. — Минут бы на двадцать этого представления! Только бы не запретили…»

Но истомившиеся от скуки тюремщики даже не подумали мешать неожиданно возникшему развлечению. Мигом образовался маленький хор; остальные и притопывали, и посвистывали, и гребешки в ход пустили вместо губных гармошек, и на ложках кто-то взялся отстукивать. Ровно в десять Цвиллинг громко запел «Отречемся от старого мира», и шум сразу оборвался. Благодушно настроившиеся тюремщики не успели опомниться, как большевики обступили их со всех сторон и, угрожая револьверами, обезоружили; сняли кобуру с наганом и с начальника караула. Каждая заранее подготовленная группа действовала быстро и точно: кто перерезал телефон, кто тащил зазевавшегося постового, который дежурил во дворе.

Через несколько минут стража отделения была загнана в темный чулан в глубине коридора. Затворяя дверь, Коростелев и Цвиллинг показали одураченным караульщикам «бомбу» внушительных размеров и предупредили, что при попытке открыть дверь эта адская машина взорвется. Потом все дружно ринулись во двор, чтобы перебраться через стену в условленном месте.

После духоты тюремной камеры морозный декабрьский ветер так и пробирал, так и подхлестывал разгоряченных людей, выскочивших на волю в чем попало. Подталкивая друг друга, они торопливо поднимались по лестнице, поставленной надзирателем Евдокимовым, переваливались через забор, а внизу их подхватывали красногвардейцы, давали каждому направление. По всей улице стояли рабочие пикеты: парни и девушки, притаившиеся в тени подъездов и ворот, принимали беглецов по составленному плану и мгновенно исчезали с ними в темноте ночи.

Дерзкий побег большевиков ошеломил белоказаков и поразил всех оренбургских обывателей. Как могли сбежать из-под усиленной стражи сразу тридцать два арестанта?

Дутов рвал и метал, устраивал обыски, делал настоящие налеты на кварталы голодной и холодной Нахаловки, но беглецы словно под землю провалились.

— На-кось, выкуси! — бормотал дед Арефий, подбирая разбросанные казаками по землянке немудрящие пожитки. — Думаешь, наши соколики под койками сидеть будут?

— Охота мне было тесануть урядника топором по жирной хребтине, когда он в голбец заглядывал, — сказал Харитон, который, разобрав на дрова сенцы, щепал для растопки лучину.

— Спаси Христос! Они нас самих на лучину расщепали бы! — испуганно сказала Наследиха, совсем приунывшая за последнее время.

И как не приуныть работящей, хлопотливой хозяйке, когда в жилье полно мужиков, а печь не топлена, еда не приготовлена, а надо прожить до вечера, пока не сморит сон, и завтра опять такой же долгий-предолгий голодный день. Особенно тяжело было матери смотреть на Пашку и Митю. Мальчишка совсем отощал, одни косточки, Митя же, только-только пошедший на поправку, опять свалился от слабости.