— Я из Оренбурга… к Петру Алексеевичу… с пакетом.

Придерживая Харитона за рукав, командир обратился к матросам:

— Разоружить изменников революции! Офицеров арестовать!

Офицеры с опухшими после пьянки лицами неохотно сдавали оружие морякам, которые сразу брали их под конвой. От вокзала, похожего острыми крышами на улочку сказочных теремов, и из железнодорожных бараков сбегались чумазые деповские рабочие с винтовками и охотничьими ружьями.

Смуглый стройный боец в шинели, разогнавшись, наскочил на Харитона, торкнулся в его широкую грудь.

— Костя! — Харитон сгреб его в охапку, крепко стиснул. — Ты ведь в Тургае должон быть…

— Был. А теперь тут с Джангильдином, вроде адъютанта! — Костя, улыбаясь и часто дыша, смотрел то на дружка, то на вагон, быстро обраставший тройным кольцом из матросов, солдат, красногвардейцев.

Напротив группы арестованных офицеров строились неровными цепочками уланы, тоже обезоруженные.

— Мундиры у них красивые, а нутро пустое, — с сожалением сказал Костя. — Ну чего они к штабной сволочи переметнулись?

— Не пойму я, что тут творится. Мы вас в Оренбурге ждем с часу на час, подготовились, чтобы взашей выпроводить дутовцев, а вы попятились аж до Бузулука!

— Сорвалось наступление. Уже к Каргале мы подходили, когда местные казаки подняли восстание. С той стороны атаман жмет, и с тыла ударили. Все богато вооруженные. Пришлось нам обратно, чтобы не взяли в клещи… В это время штаб наш, из Казани сюда присланный, пьянством занялся. Петр Алексеевич хотел арестовать их, так они — за оружие. Чуть его не убили. Хорошо, что мичман Павлов подоспел сотрядом матросов.

— Откуда он, Павлов-то?

Костя, гордясь осведомленностью, но уже торопливо пояснил:

— Из Петрограда. Ты к Петру Алексеевичу? Айда вместе!

В штабном вагоне тесно и шумно: собрался весь командный состав. Стремительно подвижный, возбужденный событиями Цвиллинг, угрюмо задумавшийся Александр Коростелев, Кобозев и черноусый загорелый Джангильдин сидели возле стола, остальные командиры примостились кто где сумел, а Костя и Харитон — возле самой двери. Мичман Павлов начал рассказывать о боях своего отряда с дутовцами в третьем отделе оренбургского войска:

— Группировка белоказаков в Троицке была сколочена крепко, с нею Дутов собирался захватить Челябинск. Председатель Челябинского военного ревкома Блюхер своевременно доложил обстановку Совнаркому, и наш первый северный летучий отряд балтийских моряков был направлен по маршруту Вятка — Екатеринбург — Челябинск — Оренбург.

Харитон глаз не сводил с открытого, смелого лица докладчика: «Лет двадцать ему, не больше, чуть постарше меня, а из Петрограда самим Лениным отправлен нам на подмогу. Значит, очень стоящий командир. И уже в таких боях участвовал. Мичман… Надо будет спросить Александра Алексеича, что это за должность».

Павлов был во френче с широкими нашивками на груди вроде застежек, которыми прикрывали пуговицы с царским орлом — форма, которую носили многие красные командиры. Харитон попытался вообразить его в матроске: «Бравый морячок, ничего не скажешь!» — И снова стал слушать, ловя каждое слово.

— Блюхер, отличный командир и умный стратег, решил дать бой дутовцам на дальних подступах к Челябинску, — продолжал Павлов, строго посматривая на слушателей: улыбка была, по-видимому, редкой гостьей на его лице. — Расчет Блюхера показался нам правильным: все товарищи с ним согласились. С казаками — хозяевами хуторов и городских домов, легче драться на их земле: защищаются и нападают зверски, но оглядываются назад. Так Троицк был взят красными под моим общим командованием. После этого нас спешно через Уфу перебросили с Кустанайского фронта сюда.

И снова Харитона поразила молодость Сергея Павлова: «У белых в таких командирах полковники пожилые да генералы».

Харитон уже достал маленький пакет для Кобозева и письмо Лизы Коростелеву и бережно держал их на ладони. Когда его попросили подойти к столу, он вышел, не робея: все волнения остались позади.

— Плохо у нас, Петр Алексеич, — сказал он. — Два месяца голодают рабочие. А у господ сейчас ликованье — обжорные дни: и рождество, и по случаю… — Харитон запнулся, но глаз под взглядом Кобозева не отвел. — По случаю победы, значит, И потому наши, которые ослабли от голода, на улице падать начинают. Запахи жареным да пареным тоже сбивают с ног.

— А с пути эти запахи не сбивают? — необидно улыбаясь, спросил Кобозев.

— Нет. Надеемся на вас. Когда ваши пушки постреляли возле Каргалы да затихли, собрался стачечный комитет. Посудили, порядили, с народом потолковали. Упорство в народе большое: долго, говорят, ждали, потерпим еще.

Цвиллинг нервно вскочил, но пробежаться по вагону ему не удалось, только крутнулся на месте:

— Я поеду в Челябинск. Выступлю там с докладом о положении дел на Оренбургском фронте и попрошу партийную организацию мобилизовать все, чтобы помочь рабочим, которые борются с дутовщиной. Потом пусть меня командируют в Екатеринбург — просить поддержки для них в Уральском обкоме.