— Фрондеж с выпендрежем, — предложил альтернативную версию Лебедев.

— Новая стрижка, — беззаботно сказала Алиса, оглаживая непривычно матовую голову.

Круговорот питья и еды приостановился. Все замерли, не дожевав, не проглотив, занеся шпажку с креветкой над фуршетным столом, — немая сцена, лишний раз подтверждающая жизненность классических образцов драматургии.

— А что, мне нравится. В ногу со временем, нарушил трагическую тишину Лебедев.

— И не жарко, — добавил кто-то.

Истощенная дневными надрывами, Лебедева разразилась очередным безудержным потоком слез, всхлипывая и бормоча что-то жалобное и горькое в носовой платок.

— Какое платье! — дипломатично заметил кто-то из гостей. — Какой обворожительный цвет!

Его азартно поддержали:

— Электрик.

— Беж.

— Перламутр.

— Сизый.

— Белый.

— Горькая редька! — отрезала невеста.

Из темного угла пушечным залпом грянуло: «Горько! Горько!» Его нестройно подхватили.

— У нас в саду был фонтан, — перебила неурочную пальбу невеста, и с торжественным, хмурым лицом продолжала: — Очень старый, с изумрудной водой и золотыми рыбками. Но Пупсику он показался недостойной иллюстрацией его материального достатка, и он соорудил на месте фонтана гипсовую образину с музыкой и амурами. А золотые рыбки исчезли.

— Золотые? Эти раздутые головастики? — возмутилась Котик.

— Топорные амуры, очевидно, больше соответствуют вашему представлению о прекрасном?

Приглашенные увлеченно наблюдали за неравным поединком: дудочка против ударов гонга.

— Горько! — снова вмешалось требовательное тремоло из угла.

— Не смеши! Твои рыбки были страшные и черные, как… как…

— Как рояль, — нашелся неунывающий отец жениха, которому в обществе граненого стакана было чрезвычайно весело.

Мать жениха, уткнувшись в платок, нервно икнула. На обоих зашикали.

— У жителей Огненной Земли есть симпатичный обычай: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков…

— То же и у богомолов, — авторитетно заверил Лебедев, залпом осушив стакан.

— Что ты хочешь этим сказать? — вскипая на глазах, заклекотала великанша, тяжелой поступью надвигаясь на дочь.

В ее глазах искрились вспышки, по своей жуткой красоте сравнимые только с базальтовой лавой. От ее каблуков на ковре оставались глубокие вулканические воронки.

— Что в иных европейских семьях происходит ровно наоборот.

— Конфликт поколений, — кивнул неугомонный Лебедев.

На глазах у гостей развертывалась апокалипсическая картина с лавой и магматическим заревом; они слышали багровый рев небес лучше, чем живописно застывшие персонажи Брюллова.

Котик клубилась, плюясь пеплом и раздаваясь в плечах.

— На что ты намекаешь? — грохотала она.

— Что скоро от меня останутся рожки да ножки. Белая берцовая кучка, — сказала Алиса и бесстрастно добавила: — Гнусные выи. Ненавижу.

— С ума сойти, — увлеченно резюмировал Лебедев.

Все застыли в торжественной тишине, ожидая реплик, занавеса, конца света. Вместо апокалипсиса на головы зрителей обрушилось язвительное:

— Что за шум? Здесь все рехнулись?!

В дверях стояла крохотная, желтая, похожая на бедуина старушонка: смуглое до черноты лицо, пронзительный взгляд, дремучие брови, седая жесткая растительность над губой, просторное синее платье-туника — бедуин злой и, судя по цвету одежд, незамужний. Цельность образа нарушала огромная, похожая на журавлиное гнездо шляпа, которая грозно колыхалась.

Над гнездом застенчивым кукушонком навис хозяин дома.

— Мама, это гости. Гости, это мама, — прокуковал он.

В разреженном воздухе всеобщего безумия эта нехитрая фраза прозвучала почти целительно.

— Я не просила меня знакомить, — сварливо повела гнездом старуха. — Я спросила, что за шум. Алиса, это ты, что ли?

— Алиска буянит, — донес преданный брат, боязливо выглядывая из-за могучей спины Пупсика.

— Артурчик, ступай-ка лучше в детскую, к Кате и Леше, — впервые за вечер разомкнул уста загадочный шурин Котика.