– Согласна, – кивнула Собака. – Наша личная жизнь вовсе не должна быть такой, какой нам её упорно с детства внушают окружающие. Просто я испугалась, что ты страдаешь, но скрываешь свои чувства, потому что не доверяешь мне?

Теплая карамельная змейка мягко раздвинула куртку.

– Ну что ты! – сказала Лета. – Ты единственный человек на всем свете, с кем я могу откровенно поговорить. У меня вообще никого кроме тебя нет.

Лета была в том непримиримом возрасте, когда никто – это мать, отец, братья и бабушки.

– А почему папа завел с тобой такой разговор? – вдруг с подступающей тревогой спросила Лета.

Собака пошевелила плечом, взяла Лету за липкие от холодного мёда пальцы и погладила коротко стриженые ногти.

– Девочка, ты – счастье, невозможное, как цветок папоротника. Знаешь, что папоротник не цветёт?

Лета хрупко кивнула.

– Твой папа просто чуть-чуть пофлиртовал. Он у тебя утончённо красив и изысканно обаятелен, честное слово. Я даже вначале, когда он шёл по коридору, подумала, что гей!

Лета криво улыбнулась шутке. Поскребла дно стаканчика пластиковой лопаткой и отвернулась к боковому стеклу в узорах из подмоченной сахарной пудры.

– Эта девочка сделана из сгущенного молока, до того она сладкая, – произнесла Собака.

– Стихи? – соскребая ногтем снежную цедру, предположила Лета.

– Да.

– Твои?

– Нет. Одной замечательной поэтессы, в интернете много её стихов, почитай.

– Понятно. – Лета приложила палец к подмёрзшему стеклу. – Почитаю.

Значит, вот так папа очаровывает женщин – своей глубокой незаживающей раной, нанесённой предательством змеи. Давит на жалость – одинок, живу с дочерью. Заманивает – холост, свободная касса! Подаёт надежду – одна женщина оказалась исчадием, но он, папа, верит, что ещё встретит другую, верную, преданную. Как он называет её? Бывшая? Тварь? Как бабушка, когда полагает, что Лета не слышит – мерзавка, блудница, распутница? Или скороговоркой, без первой буквы, словно и трех звуков для нее много – та? Что ж, она, Лета, наконец-то окончательно узнала – папа торговал их секретом, выкладывал на всеобщее ознакомление страницы её тайного дневника и то, что предназначалось для личного пользования в их маленькой семье.

– И что тебе папочка говорил? – стараясь придать голосу невинность, спросила Лета, но засмеялась, боясь, что Собака успеет дать честный ответ. – Что его сердце свободно?

Собака поглядела на ямку, бьющуюся в слабой охране пустой тонкой цепочки и осторожно, словно робким поцелуем, прикрыла шею Леты воротом куртки.

– Нет, его сердце занято, – догадалась Собака и удачно подыскала надёжные слова. – В его сердце только ты. Но даже если бы он солгал, что одинок… – По дрогнувшим губам Леты Собака поняла, что на верном пути. – Я никогда не стала бы с ним встречаться, тем более, тайком от тебя, разрушать вашу семью, связь отца и дочери, и нашу с тобой дружбу.

Лета благодарно взглянула на Собаку.

– Я не против ваших отношений. Наоборот, была бы счастлива, если бы вы с папой полюбили друг друга, но ведь для папы женщины – это только… Как бы поприличнее выразиться?

– Секс? – с бодрым смешком закончила Собака.

– Оральный! – с резцовой гримасой, в уверенности, что само это слово вызовет в Собаке отвращение, заявила Лета. – А наутро он удалит твой телефон, или пометит «не отвечать», или это сделаю я, между йогуртом и яичницей.

– Ты ревнуешь меня к отцу? – с надеждой спросила Собака.

– Нет. Или да. Или меня это злит. Или я рада. Просто я не знаю, кто мне нужен – живая ты или мертвая она.

– Послушай, послушай! Я хочу жить в городе женщин. Даю тебе слово – ни один мужчина никогда не встанет между нами: только ты и я. Веришь мне?

– Да.

– Не вздумай ссориться с отцом, – сказала Собака, обернувшись к заднему стеклу и выруливая из раздраженной очереди паркующихся машин. – Он у тебя замечательный, просто решил слегка приударить. Увидел тупые узкие глаза и сразу понял – тундра неогороженная, блондинка с черными волосами.

– Не говори так! – запротестовала Лета.

– Слушай, проехали! По поводу анекдотов про чукчей я бросила переживать ещё в детстве. Тем более что сейчас чукчи не актуальны, и даже стали ценной экзотикой, российским брендом. Верящих в бубен шамана и прочих смирных буддистов давно оставили в покое, как не представляющих опасности для европейских ценностей, все перекинулись на мусульман и исламистов. Правда, про них анекдот не расскажешь, опасно для жизни. Будешь смеяться, но я себя считаю русской.