Стрижов ехал на так называемый следственный эксперимент в треклятую квартиру тестя и тещи. ТАМ все пошло прахом! Не по его вине, нет. Историк убеждал себя, что всю жизнь оказывался жертвой.

Слабость при ершистости, равнодушие под обаянием, трусость за надменностью: второй, скрытый план Олега Валерьяновича высвечивался постепенно, для самых близких. Но они все прощали любимому. Лиза, Вика, Марина (Аня, еще Аня… Ксана, Надежда Магомедовна, Тиночка). «Всегда, со школы одни бабы. К дьяволу баб! Вот издевка: молил судьбу о сыне. Ультразвук показал сына! Но нет, пожалуйста, — Марго. И уже с претензиями, требованиями и криком».

На «Фольксваген» Стрижова насел какой-то «сивый мерин».

— А вот сейчас! Пошел ты, — гаркнул Олег, но все же дернулся в правый ряд, чуть не поймав задом грязный «Жигуль»-доходягу.

Слава Богу, за сыном не увязалась мамаша — Инна Павловна. Она долго маршировала по квартире, издавая патетические стоны. Олег страдалицу игнорировал. Проскальзывал мимо нее, как мимо пустого стула.

— Что ж, сынок? Мне на такси ехать? Ты бросишь мать тут в неведении, пока там стервятники будут клевать мою плоть и кровь?

— Мама, оставь в покое плоть. Займись душой — у тебя «Семь дней» не проштудированы. — Стрижов, с силой шмякнув пахнущий краской журнал о тумбочку в прихожей, начал надевать кроссовки. На полпути остановился, кроссовку стянул, отбросил ее и схватился за модный ботинок.

— Я знаю, как ты страдаешь, как мы измучились. Когда же конец, Олеженька? — Инна Павловна попыталась обнять сына, будто накрыть его распростертыми крыльями — концами пухового платка.

Олег из материнских рук вывернулся, сказал тихо и твердо, как человек, принявший незыблемое решение.

— Да, пора со всем этим кончать. Я сегодня раздам все долги одержимому семейству и завтра же, слышишь — завтра же отвезу тебя в отцовскую квартиру! До моего приезда реши вопрос с жильцами и… хватит. Тридцать лет — это слишком много. Довольно! — Стрижов нацелил трясущийся палец в лицо матери, как пистолет со взведенным курком.

Инна Павловна отшатнулась, пухлое лицо ее скривилось от настоящих слез:

— За что? Как у тебя язык…

— Молчи! Молчи и делай, что говорю, мама. Я за себя отвечаю с трудом. — Историк дернул сползшие очки к переносице, схватил с вешалки дубленку и рванулся к двери.

Впрочем, материно скорбно-изумленное лицо забылось им в тот же миг. Перед глазами стояла… Лиза. Это воспоминание, как сезонный приступ хронической болезни, вдруг налетало и начинало жечь нутро.

…Тот вечер в Крыму он решил превратить для оскорбленной, надутой и зареванной жены, лицо которой напоминало перезрелый помидор, в романтический праздник. Он убедит ее в глупости и беспочвенности подозрений, он все исправит, и в Ялту — к Маргоше и бабушке — они вернутся счастливой молодой четой.

Для экскурсантов был устроен вечер с «расейским» масштабом. Живыми воплями группы «Накося!», невообразимым количеством выпивки и конвульсиями полсотни распаренных телес, которые требовали выхода накопленной солнечной энергии и водочных паров.

— Отличные крабы! Это необходимо попробовать! Лизок, сказочные в кои-то веки морепродукты. — Олег с наслаждением обсасывал крабовую клешню. Он пытался быть беззаботно активным, веселым и нежным. Лиза любила, когда ее скучноватый кабинетный муж становился, подвыпив, этаким повесой. В тот вечер она лишь скривила разбухшие губы, которые не сочла нужным подкрашивать, и процедила:

— Да подавись ты этим крабом.

— Спасибо, — бодро ответил муж, макнул руки в миску с лимонной водой и стал тщательно вытирать их салфеткой:

— Не слышишь? Любимая твоя песня? Лиза! Оглохла? «Хей, Джуд» битловскую поют…

Олег встал и решительно потянул жену за руку. Он предпринял попытку растормошить ее, вовлечь в трясущуюся и обжимающуюся толпу. Лиза любила и умела танцевать. Завладев вниманием этих обгоревших до мяса соотечественников, она почувствует себя в центре внимания — неотразимой победительницей. Но Лиза вдруг вскочила — тонкая, длинная, растрепанная и в ярости залепила мужу пощечину.

— Не трогай меня, ублюдок! — она вновь замахнулась прямой рукой, чтобы ударить наотмашь, с силой, но Олег, перехватив ее кисть, вывернул руку.

— Пусти! — в ход пошли каблуки — тонкие шпильки, которыми женщина пыталась лягаться.

— Чокнутая!! — взвыл от боли Стрижов. Лиза попала ему по голени.

— Ты что, друг, с дамой так некрасиво обходишься? — Низкий голос раздался над самым ухом Стрижова.

Перед супругами стоял круглый, улыбчивый господин к штанах капри красного цвета и в тон им холщовой рубахе.