Шрифт:
А теперь, выходит, это не режиссеры, а он плох? Что же делать?
Мелькнуло лицо Голобокова. Старик» бормотал: «Они жизни-то и не нюхали!»
Алеша, забывшись, прошел мимо столовой.
Кругом была осень — пестрая, как цыганский платок. Солнце такое ослепительное, что огонь спички почти невидим.
Среди прозрачных желтых березок резко выделялись алые, пылающие осинки. Листья их не трепетали, а болтались, точно привязанные нитками.
Алеша взглянул в бездонное небо, и захотелось все забыть. Уж очень четко был начерчен клин отлетающих журавлей. Уж очень призывно попрощался вожак: «Курлы!» Умчаться бы за ним, умчаться!
Пес у дверей
Утром Северов, в одних трусах, накинув пальто, мрачно выглянул в коридор. Никого не было. Он подошел к дверям напротив, дернул — дверь оказалась запертой. Злясь, громко постучал. Никто не ответил, только мяукнул котенок Филька. Алеша услыхал ид лестнице женские голоса, метнулся, к своей двери, скрылся в комнате.
— Вот проклятый, — бормотал Северов, — куда он уплелся?
Дело в том, что кровать у Касаткина была без сетки, и Алеша с вечера стелил свои брюки ему под матрац на доски.
— Ты — боров тяжелый, за ночь хорошо отутюжишь.
По утрам Касаткин долго спал. Он вообще так спал, что его почти невозможно было разбудить. Иногда Северов бил в дверь кулаками, и ничего не помогало. Слышался храп да еще мяуканье испуганного Фильки, любимца Никиты.
Касаткин не раз опаздывал на репетицию, получал выговора.
Два дня назад он опоздал на полчаса. Скавронский сидел в фойе и стучал пальцами по столу, — без Касаткина он не мог начать работу. Актеры притихли на диванах у стен. Наконец появился сияющий Никита, с невинным заспанным лицом и с детски кроткими глазами. Скавронский засопел.
— Неженцев! Сегодня же подать докладную!
Никита сделал испуганное, изумленное лицо, выхватил часы, показал Сенечке.
— Врут на час, — сверил тот со своими.
Тогда Касаткин яростно хватил часы об пол — колесики, винтики раскатились по всему фойе.
— Извините, — взмолился он, — подвели, проклятые! У бедного Ивана везде изъяны!.
После такого самоотверженного поступка Скавронский смягчился:
— Зачем же так? Часы денег стоят.
Северов подобрал футляр и сунул в карман — он узнал бутафорские часы, с которыми играли на сцене многие актеры.
С Касаткиным постоянно что-нибудь да случалось. И такое, что потом весь театр хохотал.
Вчера, например, в два часа ночи Караванов проходил мимо его комнаты и увидел, что вся дверь курится, в щели ползет дым и на весь коридор пахнет горелым. Он принялся барабанить, сбежались соседи. В комнате заскрипело, загрохотало, потом будто куль с пшеницей шмякнулся. Дверь распахнулась и с клубами дыма вывалился в трусах ошалевший, ничего не понимающий Касаткин. В комнате на кровати светились два огненных венка: один с тарелку, другой — с блюдце. Пришел Касаткин с каких-то именин, лег, закурил и мгновенно уснул, опустив руку с сигаретой на одеяло.
А утром этот пройдоха, этот обжора и засоня, этот Швейк и Санчо-Панса уплелся куда-то чуть свет! Черт с ним, пускай бы уплелся, но, главное, он утащил с собой ключ, а брюки Северова остались под матрацем этого борова. Три раза уже выскакивал Алеша в коридор, но приятеля все не было. Хорошо, что сегодня выходной, а если бы репетиция?
У Северова были всего одни брюки. Он метался по комнате в трусах и проклинал все на свете.
Сегодня обещали выдать зарплату. Хотелось есть, курить было нечего. А на душе и без того омерзительно из-за роли.
Еще раза три выскакивал он, озирался и барабанил в дверь.
Наконец уже в четыре часа в комнату к нему заявился толстый, сияющий Касаткин. Северов пригвоздил его к месту бешеным взглядом, а рука уже нащупала на подоконнике сапожную щетку.
Увидев эти маневры, Касаткин предупредительно протянул пачку сигарет:
— Алешенька… друг мой ситный… есть смягчающие обстоятельства!
Щетка мелькнула. Касаткин, несмотря на толщину, легко отскочил. Щетка, упав на щетину, запрыгала по полу, как лягушка.
— Алексей, брось, — завопил Касаткин.
— Вот я и бросаю! — И по животу Касаткина шлепнула книга, мимо уха прошумела калоша, мимо другого — ботинок.
— Колбасу! Ливерную колбасу приволок! За свою трудовую копейку для тебя купил! — заклинал Касаткин.
— Проклятый подхалим! Карьерист! — закричал Алеша, и в лицо Касаткина полетела подушка.
Выяснилось, что Касаткин решил теперь с утра совершать прогулку до сопок.
Свою полноту он переживал трагически. Принес из театра шпагу и каждое утро фехтовал, но это не помогло — он толстел, а щеки краснели. Тогда он приволок откуда-то здоровенную гирю, выжимал ее. Из комнаты несся грохот, когда она вырывалась, и соседи вздрагивали. Но щеки стали еще краснее, а глаза начали превращаться в щелки.