– Гафа, дорогая! – пропела Елена Викторовна голосом лисицы, задумавшей заговорить зубы глупой вороне. – Как давно мы с тобой не виделись. Ты еще больше расцвела!

– У меня дело, бабушка, – сказала Агата, изо всех сил стараясь вести себя естественно.

Хотя по старой памяти так и хотелось вытянуть руки по швам и опустить глаза в пол. «Как и положено примерным девочкам».

– Ну, так ты заходи, заходи! Можешь надеть вот эти прелестные тапочки. – Елена Викторовна первой прошла в комнату, маня гостью за собой. – Я привезла их из Испании. Я тебе говорила, что побывала в Испании? Ах, ты так редко меня навещаешь!

Хмурая Агата последовала за Еленой Викторовной. Стыдно сказать, но родная бабка рождала в ней чувство острой неприязни, хотя с виду милее женщины и на свете не было.

Комната встретила ее знакомым запахом апельсинов и корицы и старыми фотографиями в темных рамах, которыми были увешаны стены. Отовсюду на Агату смотрел дед, Мирон Александрович Лебедев, в застегнутом на все пуговицы кителе или в строгом пиджаке, с суровым и непроницаемым лицом крупного административного работника. На некоторых снимках рядом с ним картинно улыбалась молодая Елена Викторовна, всегда в чем-то светлом, присборенном, издали похожая на раскисшее пирожное.

– Садись на диван, я принесу тебе чаю, – повелительным тоном сказала хозяйка дома, указав перстом на новый диван.

Диван мгновенно возмутил Агатин вкус. Хотя сам по себе он был невероятно стильным, в этой комнате, набитой старыми вещами, казался инородным телом. Агата уселась на него, огляделась по сторонам и буквально провалилась в прошлое. Старые часы тикали так медленно, словно тянули время назад, тяжелые портьеры наводили на мысль об астматической одышке, а густой тюль старательно процеживал дневной свет, пропуская внутрь лишь бесцветную солнечную жижу. И при этом все вокруг было пропитано нелюбовью, как будто отравлено каким-нибудь инсектицидом. «Немедленно успокойся, ты уже совершеннолетняя», – приказала себе Агата, намертво сцепив руки в замок.

– Вот, деточка, все готово. – Елена Викторовна вновь появилась в комнате, теперь уже с подносом, на котором стояли большие чашки, такие же яркие и безвкусные, как все вещи, которые бабка считала по-настоящему роскошными. – Печенье из кондитерской при ресторане, пальчики оближешь. Ты же знаешь: если уж я покупаю, то это гарантия качества. Бесподобная вещь!

Тем не менее у чая, который заварила Елена Викторовна, был вкус несчастливого детства. И никакому печенью из ресторана справиться с этим вкусом оказалось не по силам. Агата сразу решила взять быка за рога.

– Тебе знакомо такое имя: Раиса Тихоновна Нефедова? – спросила она, держа чашку с чаем в руках и словно отгораживаясь ею от бабки, угнездившейся напротив.

За два года, что они не виделись, та хоть и не сильно, но все же изменилась. Она изо всех сил следила за собой, бегала по косметическим салонам, но добилась лишь того, что кожа на ее лице натянулась в одних местах и обвисла в других, и Елена Викторовна стала слегка напоминать карикатуру на саму себя.

– Впервые слышу, – уверенно заявила хозяйка дома, собрав губы в маленький хоботок и отхлебнув чаю. – А в чем, собственно, дело?

– Есть какая-то тайна, связанная с мамой, – сказала Агата, пристально глядя на бабку. – Мне позвонили из больницы. Незнакомая женщина, как раз вот эта самая Нефедова, лежит там в реанимации. Медсестры говорят: она все время просила, чтобы вызвали меня. Хотела рассказать мне что-то… Про нашу семью. Что она имеет в виду, бабушка?

Елена Викторовна была поражена.

– Тайна, связанная с Ирочкой? – переспросила она, и ее короткие светлые бровки взлетели вверх. – Гафа, это какая-то ерунда. Ирочка была молодой цветущей женщиной, работала в чертежном бюро… Даже смешно, честное слово.

– А вдруг это из-за той истории? Ну, помнишь, когда меня украли?

– Опять ты за свое! – Елена Виктровна заметно побледнела. С громким стуком поставила чашку на блюдце. – Сколько можно об одном и том же? Ты ведь знаешь, что для меня эти воспоминания неприятны, и заводишь свою пластинку снова и снова.

– Потому что я так ничего и не вспомнила. – Агата не желала сдаваться. Ей казалось, что ее странная амнезия как раз может касаться тайны, о которой говорила Нефедова. – И меня это мучает. Мучает с самого детства.

– Ты тогда просто очень сильно перепугалась. – Елена Викторовна взяла салфетку и энергично обмахнулась ею. – И я очень сильно перепугалась. Я снова чувствую свою вину, хотя ты и сидишь тут передо мной живая и здоровая. И тебе уже двадцать восемь! Хватит вспоминать, Гафа, ясно?

– Если бы я вспомнила один раз, я бы от тебя отстала. – Агата поставила чашку на блюдце. – Ты не представляешь, как это мучительно…

Перед ней возникла картинка, преследовавшая ее в ночных кошмарах. Будто она заперта в тесном подземелье, задыхается без воздуха и в отчаянии бьется головой о запертый люк. Толкает его руками, царапает ногтями… Но люк не поддается, вокруг по-прежнему чернота, и душу Агаты наполняют тоска и безысходность. Она кричит, плачет и… просыпается. Этот кошмар повторялся снова и снова.