Уже несколько дней я видел герцога только издали. Последний раз мы разговаривали с ним в Перудже, когда он вызвал меня к себе во дворец, и после изучения принесенных мной карт сообщил, что меня хочет видеть один человек. Позвонив в колокольчик, он взглянул на дверь в дальнем конце приемной. Вошедшая Доротея приблизилась ко мне, улыбающаяся и заплаканная. Она молча завладела моими руками.

Полнейшая неукротимая, безусловная любовь, как та, что…

— Я очень рад видеть вас, — пробормотал я.

В известном смысле это была правда. Увидев, что она жива, я испытал облегчение, но к нему примешивались чувства вины, замешательства, страха и смущения. Я перевел взгляд на герцога, который отвесил нам поклон и, не скрывая сарказма, произнес:

— Что ж, влюбленные голубки, я покину вас ненадолго.

После его ухода я начал неуверенно бормотать извинения, не поднимая глаз от пола. Мне хотелось сказать, как я сожалею, что тайно сбежал из ее комнаты в ту ночь, а потом не посмел спросить, куда она исчезла; но мне не удалось повиниться, поскольку она, приложив палец к моим губам, прошептала:

— Ш-ш-ш… Леонардо, вам не в чем передо мной извиняться. Вы живы… мои молитвы услышаны. Все остальное не важно.

Я прямо взглянул на нее, и меня потрясла ее улыбка. Казалось, она все поняла и все простила. Казалось (на редкость странная, необъяснимая для меня самого мысль), она уже умерла и разговаривала со мной, пребывая в ином мире — за туманными покровами среди непознаваемого небесного милосердия.

Больше она ничего не добавила. Я неловко обнял ее, но неловкость быстро сменилась облегчением и спокойствием. Я погладил ее волосы. Запечатлел поцелуй на лбу. Слезы невольно покатились из моих глаз. Почему-то я осознал, что больше никогда ее не увижу.

— Благодарю вас, — прошептал я.

— За что?

— За все, что вы подарили мне.

— Общение с вами сделало меня счастливой, — с улыбкой произнесла она. — Поистине счастливой.

Вскоре, слишком скоро, открылась дверь, и к нам вернулся герцог. Он стоял, скрестив на груди руки, и насмешливо на нас взирал. Я разозлился, но Доротея успокоила меня:

— Он больше не причинит мне вреда, Леонардо.

По-прежнему улыбаясь, она отстранилась от меня и ушла… из той комнаты и из моей жизни.

Когда за ней закрылась дверь, я глянул на герцога:

— Не собираетесь ли вы…

— …убить ее? — На его лице отразилась смесь удивления и разочарования. — Нет, в этом нет необходимости. Она уходит туда, откуда не сможет мне повредить.

— И далеко ли она отправляется?

— Донна Доротея решила стать монахиней, — ответил он, презрительно усмехнувшись.

Именно тогда я последний раз разговаривал с герцогом.

Ко времени моего приезда в Сан-Квирико уже пылали пожары. Большинство жителей, очевидно, давно сбежали из городка. Церковный колокол трезвонил так громко, что почти заглушал Редкие мучительные крики предсмертной агонии.

Подъехав вместе с Томмазо к церкви, я взглянул на большой колокол, издававший этот звон. Его диаметр составлял не менее десяти браччи [43] , я зарисовал его в свою тетрадку и сделал себе для памяти пометку, чтобы потом узнать, как его раскачивают и как закреплен колокольный язык. Я поделился с Томмазо своим впечатлением от колокола, но он с молчаливой тоской отвернулся от меня. Уже несколько раз он просил у меня разрешения вернуться во Флоренцию. И каждый раз я повторял ему, что пока нуждаюсь в его помощи здесь. Сейчас я уже жалел об этом, мне следовало отпустить его.

— Посмотрите! — вдруг воскликнул Томмазо. — Посмотрите, что они делают со старушкой!

Я глянул в ту сторону, куда он смотрел, и увидел старую крестьянку, привязанную за руки к большой ветви дерева; ее голые ноги покачивались над костром, в который солдаты подкидывали поленья. Языки пламени уже лизали ее ступни. Гримаса боли исказила страдальчески открытый рот. Но криков я не слышал, в ушах отдавался лишь оглушительный колокольный звон.

Отвернувшись, я вновь посмотрел на церковь.

Томмазо направил своего мула поближе к подвешенной женщине, и животное неохотно сделало несколько шагов.

— О боже… гляньте, какая жуть! Они так искололи ей ноги, что жир капает в огонь!

Я закрыл глаза и прошептал:

— Я не могу на это смотреть…

— Но мастер… ведь это теперь ваша работа! — поддразнил меня Томмазо. — Вы причастны ко всем военным делам. И вам за это платят.

— Прошу… перестань, Томмазо. Перестань мучить меня.

— Это не я вас мучаю. Это они мучают ее! Неужели вы не понимаете разницы?