Шрифт:
– Кто верит мне, останьтесь! – воскликнул Гуран, не надеясь, впрочем, на особый успех.
– Идите, братья, идите! – продолжал разгонять сборище предводитель. – Не сила, но любовь к свободе спасет Сасандру! Не открытая борьба, но упорное сопротивление исподволь…
Вельсгундец подскочил к нему и сгреб за грудки. Со стороны он выглядел довольно смешно – будто кот-пастух вцепился в ноздри племенному быку.
– Ты в своем уме? – попытался отмахнуться широкоплечий аксамалианец.
– Я-то в своем! – зашипел Гуран, оскалившись. – Ты что творишь? Куда ты их гонишь? Поодиночке нас перебьют, как тараканов! Держаться вместе надо!
– Отстань от меня, инородец… – зашипел в ответ Тельбрайн. – Тебе какое дело до Сасандры и Аксамалы? Убирайся прочь!
– Что ты сказал? – побелел молодой человек. – Ты кому служишь?
– Народу! – дернулся здоровяк.
– А я думаю, тайному сыску!
– Глупости! Чушь! Поклеп!
– За сколько тебя купил дель Гуэлла?
– Отстань, мерзавец! По какому праву?
– По праву народного суда!
– Кто тебе дал это право?
– Мы! – проскрипел торговец в дорогом кафтане.
– Да как вы смеете?!!
– Сейчас узнаешь, что да как… – Отставной военный со сноровкой, свидетельствующей о немалом опыте, ударил Тельбрайна под колено, добавил в ухо, а когда предводитель вольнодумцев упал, пару раз пнул его, целясь по почкам.
– Погодите, брат! – остановил его вельсгундец. – Кстати, брат…
– Можешь звать меня Крюком, сынок.
Отставник наклонился над скулящим Тельбрайном, перевернул его на спину, уперся коленом в грудь, не глядя, протянул назад раскрытую ладонь, куда один из студентов со смешком вложил обнаженный корд.
– Сейчас он нам все расскажет, – хищно оскалился старик. – Кому служит, от кого деньги получает…
– А еще спроси, – добавил торговец в суконном кафтане, – чем он таким хотел перед нами похвастать?
Тельбрайн заерзал на полу, неотрывно следя взглядом за острием корда, сверкающим в пламени свечей. Попытался вскочить, но колено бывшего военного безжалостно опрокинуло его обратно.
– Нет… Что вы… Не надо… – бессвязно лепетал предводитель.
– Надо, Тельбрайн, надо. – Гуран присел на корточки рядом. Подмигнул отставнику. – С какого глаза начнем?
Аксамалианец взвыл и рванулся с такой силой, что только своевременная помощь кузнеца и курносого студента не дала ему освободиться.
– Нет! Пощадите… Пожалуйста!
Старый лавочник молча приблизил клинок к переносице Тельбрайна.
– Не-е-е-ет… Ради Триединого… Я все скажу…
– Ну-ка! Быстро! – скомандовал Гуран. – Кому служишь?
– Никому…
– Врешь!
– Клянусь! Могилой матери клянусь…
– Предположим, мы тебе поверили. А что за новость ты хотел сообщить?
– Это большая тайна…
– Похоже, начать придется с правого глаза, – оскалился Крюк.
– Не-ет! Я скажу.
– Давай быстрее! Ну!
Тельбрайн глянул вправо, влево. Набрал полную грудь воздуха. Насколько позволяло колено лавочника, само собой.
– Быстрее! – наклонился ниже Гуран. – Время не ждет!
– Хорошо. Хорошо… Только прошу вас, сохраните в тайне…
– Правый глаз. И ухо. Левое. Для красоты. Так? – Отставник повернулся к Гурану.
– Не-е-ет!!! Я скажу… Император умер.
Вылетевшие из охрипшего горла слова произвели впечатление похлеще, нежели недавний грохот за окном. Глаза округлились. Рты раскрылись. Несколько мгновений вольнодумцы – те, которые еще не удрали восвояси, – ошарашенно молчали.
– Не может быть… – протянул Регельм. К удивлению Гурана, он не ушел с остальными болтунами.
– Сколько живу, а все он империей правит, – почесал в затылке кузнец.
– Да. Пожил Губастый в свое удовольствие. – Купец в дорогом кафтане стянул с головы пелеус. [38]
38
Пелеус – головной убор из фетра, плотно прилегающий к вискам.
Крюк поднялся, отпуская Тельбрайна. Вернул корд студенту, задумчиво прошагал к окну.
– Это ж что ж теперь начнется в Аксамале? – не рассчитывая получить ответ, проговорил вельсгундец.
– Уже началось. Не видишь, что ли? – глухо ответил отставник, глядя на улицу.
Тьма над Верхним городом опала, словно шапка пены над кружкой пива. На смену ей то здесь, то там багровыми бликами заиграли пожары. Откуда-то издалека доносилось бряцание оружия и ожесточенные выкрики. Пронзительный женский визг взметнулся над городом и оборвался на самой высокой ноте.