Здесь же красовался и байдак поморян. Черный, продубленный ветрами и солеными брызгами, с широким парусом, сшитым из разноцветных полос, и высокой кормовой надстройкой. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть далекого гостя, мало какая из речных посудин могла соперничать с байдаком как в скорости, так и в лавировании под ветер. Его короткому, толстому корпусу не показались бы страшными ни плавучие льды, набегающие с северными ветрами, ни таранные удары белогривых валов. Поморяне тоже прибыли по торговым делам – продать рыбий зуб и китовый жир, купить железа и мягкой рухляди.

Ойхон вздохнул. С большим удовольствием он поглядел бы на величественный, украшенный позолотой, сияющий начищенными бляхами навесных щитов и белоснежными парусами имперский дромон. Но, видно, не судьба. Поговаривали, что император, да живет он вечно, крайне неодобрительно отнесся к войне, затеянной своими северными соседями, не то чтобы вассалами, но сильно зависящими от могучей державы. Главным образом потому, что не получил ни единого трофея, ни одного подарка еще с начала березозола. Купцы Приозерного края кряхтели, ругались дома в подушку, но прилюдно поддерживали правителя, сократив торговлю с Ард’э’Клуэном и Повесьем до предела. Конечно, полуофициальный запрет на торговлю никоим образом не подействовал на многочисленных контрабандистов, водящих небольшие караваны из Трегетрена в южные пределы Империи, перегонявших табуны через Белую гряду из Повесья. В итоге северные товары подскочили в цене, и это стало единственным ощутимым результатом монаршего гнева.

Бросив последний взгляд на играющую сотней зайчиков гладь Отца Рек, рудознатец, не торопясь, пошел по утоптанной дороге, ведущей от берега вверх к подножию холма, опоясанному обожженным глиняным валом и невысоким – в полторы сажени – частоколом. Не слишком надежная защита, случись Фан-Беллу подвергнуться атаке обученного имперского войска или закаленных в постоянных стычках отрядов южан из Пригорья.

На скалистой вершине холма возвышался каменный замок – оплот короля Экхарда. Над его стенами трепетали узкие, вытянутые вдоль древков флажки – зеленый, распластанный в прыжке олень на белом фоне. А над воротами, Ойхон знал это прекрасно, торчали выбеленные ветром черепа сидских ярлов, чьи замки разграбило и сожгло ардэклуэнское войско в скоротечной зимней кампании. О том, сколько арданов осталось гнить в ущельях Облачного кряжа, долине Ауд Мора и на берегах Аен Махи, в Фан-Белле предпочитали не задумываться. Это не приветствовалось.

Обычно днем слободской народ постоянно слонялся туда и обратно через окованные не бронзой, а железом ворота крепости, в которой постоянно маялись от вынужденного безделья полдесятка конных егерей Экхарда и десяток городских стражников.

Взгляд, брошенный мастером на бело-зеленые накидки, покрывающие кольчуги егерей, напомнил ему о пропавшем без вести Эване. Где покоятся его кости? Похоронены ли по-человечески или обглоданы хищными зверями и птицами?

За грустными раздумьями Ойхон не заметил, что поток людей на сей раз движется в одном направлении, а именно в город, к неширокой площади перед королевским замком. Обычно на ней шла более-менее бойкая меновая торговля. Изредка выступали заезжие жонглеры, фокусники и музыканты. Но раз в десять дней, по повелению Экхарда, площадь превращалась в лобное место, где приводили в исполнение вынесенные монаршей волей приговоры.

Толпа подхватила мастера и понесла его по узким улочкам, где едва могли бы разъехаться две колесницы талунов. Поскользнувшись на конском кругляше, он припал на колено и выругался сквозь зубы. Вот уж к чему, к чему, а к постоянной грязи под ногами, мусору, помоям, выплескиваемым хозяйками прямо под ноги прохожим, Ойхон привыкнуть не мог, как ни старался. То ли дело в солнечном Соль-Эльрине, сверкающем колоннадами храмовых портиков и чистотой мощенных белым камнем улиц, красными черепичными крышами дворцов и разгоняющими ночной сумрак бронзовыми светильниками площадей. Или в Вальоне – городе, ставшем за восемь лет учебы роднее и любимее столицы. Чудо гения мастеровых и ученых, он целиком расположился на рукотворном острове на Озере в полулиге от побережья, с которым его связывала настеленная на сваях дорога. Как вольно дышалось там! Свежий прохладный ветерок и запах водорослей, а не смрад выгребной ямы, щедро приправленный вонью немытых тел и коптящих очагов.

– Держись, рудознатец! – Сильная рука подхватила молодого мастера под локоть и помогла подняться.

– Спасибо, добрый человек...

Где-то Ойхон видел это бородатое, румяное, по-доброму улыбающееся лицо. Короткие сильные пальцы. Кто-то из слободских. Постой-ка – стружка в волосах, маленький железный оберег от бэньши на шее – да это же столяр Дирек, по прозвищу Жучок, который его заказ на качалку принял и в точности в заданный срок выполнил. Точно – Жучок. Маленький, широкоплечий, лоснящийся от удовольствия, наслаждающийся нехитрыми радостями простого ремесленника.

– Спасибо, мастер Дирек!

– Ого! Признал! Я-то... Я спервоначала решил – ни за что рудознатец меня не признает. Еще бы, такая шишка – с самим Тарлеком ручкается...

Ойхон смутился было, но Жучок тут же захохотал, увлекая его дальше по кривой улочке:

– Шучу, шучу я, мастер...

– Ойхон.

– Шучу я, мастер Ойхон. Вишь, ты меня признал и вспомнил, я тебя – нет. Стало быть, ты, как человек, лучше меня будешь. Хоть и в королевский замок вхож.

– Ну разве можно сказать, лучше человек или хуже, только потому, что он запомнил кого-то?

– Можно, можно! Ты со мной не спорь. Все одно не выспоришь.

– Ладно, не буду. А куда все бегут, мастер Дирек?

– О! – Столяр опять хохотнул. – Не знаешь? Весь город пять ден бурлит – пособников остроуховских споймали. Его величество им кару определил. Сегодня как раз срок сполнения приговора.

– Не стоит мне, верно, все это наблюдать...

– Ха! «Не стоит»! Хошь не хошь, а надо! На то есть королевский указ.

Жучок многозначительно поднял вверх палец с обкусанным ногтем. Потом, понизив голос, приподнялся на цыпочках к самому уху южанина: