Остатками воды из меха залил котелок. Искать ручей не было ни сил, ни особого желания: завтра будет день – найдем. Приготовил две рогульки, снял дерн в том месте, где надумал костер развести.

Мак Кехта сидела, привалившись спиной к дереву, и угрюмо наблюдала за мной. А может, и не за мной, а сквозь меня, куда-то в одной ей ведомую даль. Да, не позавидуешь ее судьбе. Терять близкого за близким. Тут уж поневоле озвереешь, начнешь резать направо и налево тех, кого считаешь виновниками несчастий. Дурацкая у меня привычка: всякий раз спрашивать себя: а как ты поступил бы на месте того или иного, Молчун?

Не знаю, не знаю. В шкуру Мак Кехты мне не попасть, видно, никогда. Родные, по всей видимости, постарались как можно скорее забыть меня, а быть может, и отреклись прилюдно пред лицом суровых жрецов. Уж отец точно. Брат был совсем ребенком, вряд ли меня помнит. Только мать может хранить воспоминания о непутевом сыне.

А способен ли я на безумный отчаянный поступок, если узнаю о гибели родных? Положа руку на сердце, признаюсь: скорее всего нет. Не помню я их. И память стерлась, оставив лишь неясные образы – легкую дымку, которую легко заслоняет плотная пелена жизни нынешней...

Гелка подползла поближе. Бедняжка с трудом ходила после пережитого ужаса со стуканцом. Почему-то ее гибель Этлена поразила еще больше, чем сиду. Мне доводилось слышать о горячке после сильного испуга или расстройства, вызванного смертью близких. До такого, хвала Сущему Вовне, дело не дошло, но часть дороги Гелка провела в полубессознательном состоянии, стуча зубами в ознобе. Теперь ей полегчало, но работать все же не следовало. Ага, попробуй это объяснить тому, кто тебя слушать не хочет.

– Молчун, дай я помогу. – Девка легонько дернула меня за рукав.

– Чем же ты мне поможешь? – Я искренне удивился.

– Ну, не знаю, – замялась она.

– Так, белочка. – Я пытался говорить мягко, но убедительно. – Давай договоримся: нынче и завтра ты отдыхаешь. И никаких «дай помогу». Хорошо?

– Дак как же...

– А вот так. Лучше будет, если совсем заболеешь? Сляжешь, не ровен час. Считай, что ты мне так помогаешь.

Кивнула. Согласилась или нет, не знаю, но спорить не стала.

Вернулся Желвак с такой надутой физиономией, будто не охапку хвороста принес, а полные пригоршни пиявок. Вот еще горе на мою шею.

Вскоре веселые язычки пламени заплясали, перепрыгивая с ветки на ветку, лаская дно котелка. Учитель Кофон говорил, что, только научившись добывать и поддерживать огонь, люди окончательно отделились от зверья. В нашем, людском понимании, конечно. Для перворожденных мы так зверьми, дичью или тягловой скотиной, остались.

Пока вода закипала, я заглянул в мешок – по полгорсти муки еще найдется. Нужно раздать. Завтра попробую поохотиться. Или, глядишь, на ручей выйдем – порыбачу. Снасть у меня нетронутая лежит. Даже загибаясь от усталости, ее не брошу.

Желвак и Гелка с удовольствием взяли свою долю. Бывший голова сразу отправил в рот. Девка ела по чуть-чуть.

Мак Кехта предложенную пищу вновь отвергла, гордо покачав головой.

Уморить до смерти она себя хочет, что ли? Да будь ты хоть трижды перворожденным и высшей расой, но нельзя же столько времени голодать!

– Мисте их, феанни, – попытался образумить я сиду. – Эн вас а мюре? Нужно есть, госпожа. Или ты хочешь умереть?

Эх, как она вскинулась в ответ на мягкое и невинное замечание!

– Шив’ кл’иптха, салэх? Ты издеваешься, человек?

– Ни хеа... Нет, – ошеломленный напором, сумел только выдавить из себя. – Я хотел...

– Ши ни их люс! Сиды не едят траву!

Так вот оно что! А я, дурак старый, злился, бурчал про себя, сетуя на высокомерие ярлессы. Не желает, дескать, мукой питаться, разносолы ей всякие подавай! А оказалось, что перворожденные не употребляют растительной пищи. Этого нам даже дотошный Кофон не рассказывал. А знал ли он сам такие подробности? Где-то в глубине души снова шевельнулась мысль – вот бы вернуться в Школу... Или в Вальонскую Академию, на худой конец. Или лучше вот что! Когда устроимся с Гелкой где-нибудь в Восточной марке, начну писать книгу. О севере и народах, его населяющих. О животных и растениях. О погоде, недрах земных, реках...

Пока я предавался приятным фантазиям, Мак Кехта, резко тряхнув головой, отвернулась, потянулась сперва за мечами, словно хотела сгрести их под мышку и убраться прочь, куда глаза глядят. Руки ее замерли на полпути, плечи предательски задрожали. А я думал, перворожденные плакать не умеют! По крайней мере, бешеная сидка, неугомонившаяся ведьма... Или как там ее еще называли по селам и факториям?

Я потянулся, легонько тронул сиду за плечо:

– Мах ме, феанни... Прости меня, госпожа...