Должен сказать, вся съемочная группа считала, что фильм убогий и глупый — не знаю, почему. Крайне тяжело снимать, когда на площадке царит негативная атмосфера, и этот общий настрой не мог так или иначе не сказаться на фильме. Зритель этого не чувствует, но то, что мы вообще довели работу до конца, на самом деле — подвиг. Бруно это не касалось, он был всеобщим любимцем. Единственным человеком на площадке, которому он не нравился, был герр Шайтц, сыгравший старика. Тот вечно жаловался, что от Бруно плохо пахнет. Зато Эва Маттес с Бруно отлично поладила. Вся проблема была в десятке человек из съемочной группы.

Клеменс Шайтц сыграл и в «Загадке Каспара Хаузера», и в «Стеклянном сердце». Где вы его нашли?

Мне нужны были статисты для «Каспара Хаузера», и я просматривал картотеку. Пролистал сотни две фотографий и наткнулся на Шайтца. В агентстве меня отговаривали: «Мы, конечно, заботимся об интересах клиентов, но должны вас предупредить, что герр Шайтц слегка выжил из ума». Я ответил, что все равно хочу его нанять. Славный такой старичок, мог между двумя глотками кофе объяснить устройство ракеты, которую он недавно сконструировал, или нацарапать на салфетке пару цифр, доказывающих, что Эйнштейн с Ньютоном были круглыми дураками. Кроме того, он был пианистом и трудился над созданием величайшей оратории. Эпизод в «Строшеке», когда он измеряет животный магнетизм, придумал я, но вообще он мыслил в таком примерно ключе. Мы остановились на дороге, черт знает где, в страшной глуши. И увидели охотников — был сезон охоты. Я спросил, не хотят ли они сняться в фильме. Сказал, что им надо просто послушать герра Шайтца, а когда надоест, пусть садятся в машину и уезжают. Они, конечно, не понимали ни слова из того, что он говорил, но подыгрывали прекрасно. Весь эпизод снимался в реальном времени, только один раз мы передвинули камеру, когда нужно было обежать машину, но во всем остальном — вы видите ровно то, что происходило. А эти парни просто взяли и уехали. Я не спросил, как их зовут, и больше их никогда не видел.

Герр Шайтц был большой фантазер, говорил, что работает над универсальным исследованием, но ничего не записывает из опасения, что ФБР украдет. Еще он говорил, что никогда не полетит в Берлин, который в то время был окружен территорией ГДР. «КГБ похитит меня, чтобы выпытать мои секреты», — утверждал он. Он сконструировал ракету, которая попадала точно в цель при дальности полета тридцать тысяч миль. Он так понравился мне в «Каспаре Хаузере», что я упрашивал его сняться еще в одной сцене и еще в одной, и в итоге он мелькает в кадре на протяжении всего фильма. Я даже переписал финал, чтобы у него была заключительная реплика. Его героя в «Строшеке» я постарался наделить присущими герру Шайтцу «безумными», если вам угодно, чертами. Мне он всегда казался вполне здравомыслящим человеком.

А почему вы благодарите Эррола Морриса в заглавных титрах?

Примерно в то время, когда я снимал «Строшека», Эррол Моррис [69] занимался изучением феномена серийных убийств. Он собрал тысячи страниц поразительного, уникального материала и планировал сделать из этого книгу. Эррол много месяцев провел в городке под названием Плэйнфилд, штат Висконсин, и постоянно мне о нем рассказывал. Крохотное местечко, у черта на рогах, население четыреста восемьдесят человек. Что примечательно, за пять лет пять или шесть уроженцев Плэйнфилда стали серийными убийцами. Без какой-либо явной причины. Звучит дико, но это факт. Было что-то темное и злое в этом городе — когда мы там снимали, всего в десяти милях нашли два трупа. И я понял, что это узел, в котором сходятся многие нити. В Штатах есть несколько мест, где соединяются мечты и кошмары, — например, Лас-Вегас, или фондовая биржа на Уолл-стрит, или тюрьма Сан-Квентин. Я считаю, что Плэйнфилд в Висконсине — одно из таких мест.

Эррол заинтересовался этим городом, потому что там жил и совершал убийства Эд Гин, прототип Нормана Бэйтса из хичкоковского «Психоза». Эррол разговаривал с шерифами и местными жителями, даже с самим Гином, у него были сотни страниц интервью, и все же один вопрос не давал ему покоя. Эд Гин не только убил несколько человек, он еще выкапывал из свежих могил тела и соорудил из останков трон и абажур. Эррол заметил, что могилы, которые вскрыл убийца, образуют правильный круг, а в центре этого круга похоронена мать Гина. Он все гадал, выкопал ли Гин и ее тоже, и в один прекрасный день я ему сказал: «Надо вернуться в Плэйнфилд и раскопать могилу, иначе так никогда и не узнаешь. Если в ней никого нет, значит, Эд Гин тебя опередил». Мы страшно оживились и решили, что вместе поедем и раскопаем эту могилу. Я в тот момент был на съемках «Стеклянного сердца» на Аляске и по дороге обратно в Нью-Йорк через канадскую границу махнул прямиком в Плэйнфилд. Я долго ждал, но Эррол струхнул и так и не появился. Потом я понял, что оно и к лучшему. Некоторые вопросы лучше оставлять без ответа.

Прошло время, и я вернулся в Плэйнфилд со съемочной группой. Мне безумно нравилось там работать. Сцены с Эвой в забегаловке для дальнобойщиков мы снимали на настоящей стоянке средь бела дня. Я просто зашел и спросил, нельзя ли у них поснимать кино. «Не вопрос! — ответил хозяин. — Мы тут все балдеем от фрицев!» Мы попросили водителей вести себя как обычно, а Эва ходила между столиками и подливала кофе. Не знаю, что бы мы делали без Эда Лахмана, второго оператора: он объяснял плэйнфилдцам и дальнобойщикам, что происходит, и что им говорить. В фильме мы назвали город Рэйлроуд-Флэтс [70] . Плэйнфилд был как бы вотчиной Эррола, он же его «нашел». Он рвал и метал, обвинил меня в том, что я украл его ландшафты. Эррол чудесный человек и очень смелый режиссер. Так что благодарность в титрах — жалкая попытка примирения с ним. Ну, сейчас-то, думаю, он меня уже простил.

«Ла-Суфриер», снятый на карибском острове в преддверии извержения вулкана, мне всегда казался одним из самых забавных ваших фильмов. Когда вы с операторами Эдом Аахманом и Йоргом Шмидт-Райтвайном в ожидании неминуемой катастрофы убегаете от спускающихся со склонов облаков ядовитого газа, — все это, с одной стороны, серьезно, а с другой — как-то абсурдно и смешно.

Да, фильм в итоге получился с элементами самоиронии. Опасность и обреченность обернулись пустыми словами, но ничего не попишешь, пришлось смириться. Сейчас я, конечно, благодарю Бога, что все обошлось. Жесткой кульминации нет — и отлично. Глупо бы вышло, если бы извержение все-таки произошло, и мы втроем погибли бы, снимая этот фильм.

Поскольку мы в действительно не знали, взорвется остров или нет, каждый из нас должен был принять решение. Как только я услышал об угрозе извержения в Гваделупе и о том, что остров покинули все жители, кроме одного, я загорелся идеей поговорить с этим человеком о его отношении к смерти. Я бросился звонить телевизионному продюсеру, с которым мы сотрудничали со времен «Великого экстаза резчика по дереву Штайнера». Дело было безотлагательное, ведь извержение могло произойти в любой момент, и тогда вся затея рухнула бы. Узнав, что он на совещании, я попросил его помощницу вызвать его на шестьдесят секунд: не важно, где он, чем занят и с какими шишками заседает. «Скажите, что Херцог просит его на шестьдесят секунд». Секунд за пятьдесят я изложил ему ситуацию, и он сказал: «Так чего же ты сидишь?». Я спросил: «А как с контрактом?». Он ответил: «Вернешься живым — будет тебе контракт». И повесил трубку. Я вернулся, и мы подписали контракт. Вот это я понимаю, истинная вера! Зовут этого прекрасного человека Манфред Концельман.