— И ты давишь?

— Иногда. О Господи, узнай об этом моя сестрица, она бы меня прикончила на месте.

У нее была полночь, у нас три часа утра, ну да ничего. Все равно я не спала. Последнее время я вообще сплю плохо. Слишком много размышляю.

— Знаешь, а ведь она и вправду может это сделать, — сказала я.

— Что?

— Убить тебя.

— Не говори так. У меня от этого мурашки ползут по коже.

— А почему бы нет? Рано или поздно ты так выведешь кого-нибудь из себя, что человек не выдержит, замахнется и…

— Большое спасибо.

— Но я этого не сделаю никогда. Ручаюсь. Теперь, когда я понимаю тебя, я не держу на тебя зла. В какой-то мере я даже восхищаюсь тем, как многого ты сумела достичь. По-моему, просто замечательно, что по твоей книге ставят фильм.

— Телесериал, а не фильм. Это гораздо лучше, потому что он рассчитан на более широкую аудиторию, а значит тираж книги станет выше.

— Скажи мне, ты говорила со Скоттом? — спросила я.

— Нет, ни разу после той встречи у него на квартире. — Она не поинтересовалась, виделась ли я с ним. Ее это уже не волновало.

Тогда, у Скотта, после того как она опорожнила свой фужер с перье, я спросила у нее, почему она сказала мне, что его книга направлена против Маризы, но ей даже в голову не пришло извиниться. «Наверно, я неправильно поняла, — только и заметила она своим тоненьким голоском пятилетней девочки. — У меня в голове все перемешалось, когда Скотт сообщил мне, что продал свою книгу Франни. Я тогда была очень расстроена, а он торопился на встречу с ней». И в таком же духе, при этом она беспрестанно поправляла складки на своей викторианской рубашке и приглаживала и без того уложенные волосы.

— Разве тебе не любопытно узнать, что написано на последних пятистах страницах его книги? — спросила я ее сегодня.

— Нет. В общем-то, не очень.

Он для нее словно переселился на другую планету. Примечательно, что она ни словом не упомянула о племянниках. Казалось бы, женщина, столь жаждущая материнства… но, с другой стороны, признаваясь мне в своем страстном желании иметь детей, она опять-таки пыталась вызвать во мне сочувствие к ней, заставить меня почувствовать себя более привилегированной, более удачливой, чем она. И в конечном итоге — виноватой. В сущности, ее стратегия остается все той же, меняются лишь слова и ситуации.

— И ты так просто вычеркнула его из своей жизни? — спросила я.

— Видимо, так.

— И снова вышла на тропу. Все же подумай над тем, что я тебе сказала. Берегись!

— О Господи!

Но с Джой никогда ничего ни случится. Я излишне сгустила краски. Сотни и тысячи подобных ей авантюристок бродят по пятидесяти нашим штатам, изображая из себя мучениц, внушая окружающим чувство вины, лестью и хитростью добиваясь выгод для себя.

Не одна она такова. В сущности, она олицетворяет собой некий тип женщины. Очень живучий тип. Воплощающий основные черты рабской психологии. Ницше был неправ, утверждая, что христиане являются главными носителями морали рабов: при всей своей приверженности к униженности и подчинению авторитету, они, по крайней мере, имеют некоторое представление о добродетели и самоотверженности. На самом деле мораль эту исповедуют Джой и такие как она. И что самое трагичное — в большинстве своем это женщины.

Еще более печально то, что приемы, используемые ими, оказываются довольно эффективными. Их способ зарабатывать на жизнь плодотворен. И если теперь Джой не у дел, то она все же имела свой кусок пирога в течение долгого времени. У нее достало ума сообразить, что демонстрируя свою женскую уязвленность, она может получать мужчин, женщин, бесплатное жилье, поездки на побережье Карибского моря и обильную, сытую кормежку. Кроме того, ее мазохизм пользовался большим спросом, и в лучшие годы своей писательской карьеры она сумела выжать из него каждый причитающийся ей грош.

Но все разговоры о страданиях были всего лишь дымовой завесой, скрывающей железную волю несчастной сироты, во что бы то ни стало решившей зажить жизнью, полной славы и богатства. Ей никогда не приходило в голову, что женщине могут быть присущи чувство собственного достоинства и самоуважения, поэтому она никогда не стремилась к ним.

Начиная эту книгу, я поставила себе цель понять, почему из всех моих друзей Джой вызывала во мне наибольшее раздражение. И мне кажется, теперь я это поняла. На самом деле Джой не существует. Ибо она есть не что иное, как отражение того, что вам хочется услышать, будь то сплетни о пороках знаменитостей или разговоры об угнетенности женщин, или умные доводы в их защиту. Вам с готовностью будет подано все, что пожелаете, лишь бы потом вы заплатили по счету.

И если бы мне не пришлось помогать ей завлечь Скотта и пройти с ней весь этот последний круг — в ее очередной прогулочке на чужом горбу — я бы никогда не раскусила ее до конца. И если бы она не вынудила меня с такой яростью отстаивать Маризу — вернее, миф о ней, созданный мной, — я бы никогда не побывала у Скотта и поныне пребывала бы в заблуждении относительно его книги, не ведая, что меня в очередной раз обвели вокруг пальца. Я бы вечно тешила себя надеждой, что когда-нибудь в Джой обнаружится нечто настоящее, надежное. Но этого не случилось. Может быть, это и невозможно. Так что я никогда не узнаю всей правды — например, как она сама себя оценивает. Но и того, что я открыла — достаточно.