Утром я увидел совсем другую женщину, непохожую ни на трепетную любовницу, ни на строгую судью. Это была насмерть перепуганная особа, неспособная связать и двух слов.

— А… значит, вот вы как!.. Такие вот приемы у вас, да?.. Судью на мыло?..

Раньше я полагал, что судья о команде президента (включая ее методы) знает на порядок больше и, возможно, сталкивалась с таким давлением, с последствиями таких обращений или контактов. Оказалось, я ошибся.

Сошина, надо отдать ей должное, стала быстро успокаиваться. Принесла мою одежду и швырнула на кровать. Распахнув халат, едва сдерживая обиду, бросила мне в лицо:

— А без этого было нельзя?.. Какие же вы у себя там подонки! Вон из моего дома!

— Откуда узнала? — Я встал с кровати и начал одеваться. Она отвернулась; я мог поклясться, что она покраснела. — Интернет, телевизор, радио?

Сошина вместо ответа щелкнула клавишей на маленьком телевизоре в спальне и вышла.

Я нашел ее на кухне. Она плакала, уронив голову на сложенные на столе руки. Ей было больно и страшно оттого, что дала кров убийце и провела с ним ночь в одной постели. Я ушел, также не проронив ни слова в свое оправдание. Пока что такая ситуация была мне на руку. Возможно, я ошибся, но время покажет.

Остановившись между третьим и вторым этажами, я набрал номер майора Михайлова.

— У меня есть для тебя материал, — сообщил я ему.

— Хорошо, — ответил он. — Я жду тебя.

Выйдя из подъезда, я глазам своим не поверил: тот самый «Чероки» с парктроником и прочими бесполезными, на мой взгляд, причиндалами.

Майор открыл дверцу со стороны пассажира и кивком головы усадил меня в машину.

— Ты опережаешь события, — сказал я ему.

— Точно! — фальшиво обрадовался он. — Жду тебя битый час.

— Кто настучал?

— Ну ты же знаешь правило: мы не сдаем своих информаторов. — Михайлов бросил мне на колени наручники: — Обойдешься без посторонней помощи?

— Лучше посмотри вот это.

Я выбрал из списка ролик, датированный вчерашним числом, и запустил его; камеру передал Михайлову. Майор прищурился, вглядываясь в 3-инчевый экран. Сбоку мне не было видно картинку, но я, ориентируясь на звуковую дорожку, отчетливо представлял ее. Щелчки — выстрелы (два в жертву, четыре в меня). Глуховатый стук — мои шаги по бетонной дорожке. Шелест — распахнулась входная дверь, вскрик женщины, мой голос, олицетворяющий верх самообладания, эмоциональный допрос — как момент истины…

— Похоже, не ты убил Перевозчикова, — нарушил молчание Михайлов. — Но ты мог быть заодно с убийцей. Ладно, ничего не говори. Мне нужно время — изучить эту видеозапись. Заодно ознакомиться с твоими показаниями.

— Которые я дам в твоем кабинете.

— Ты прямо все на лету схватываешь. Приятно иметь дело с умными людьми.

«Я обещал вытащить тебя, я обещание выполнил. Я всегда держу слово. А ты?» — «Что я?» — «Еще до ареста ты обещал завязать…»

Слух у меня не музыкальный, но тонко воспринимающий разновидности звучания. Я мог бы описать внешность убийцы, запавшую мне в память. С одной стороны, зачем — когда образ его сохранился в моей памяти и в памяти фотоаппарата. А с другой — на него мне нужно было смотреть глазами, а не воспроизводить образы.

За этой работой меня и застал мой отец… Как всегда, он нагрянул неожиданно, без предварительного звонка, как будто я был под домашним арестом, а отец мой — надзирателем. Он опекал меня, тридцатилетнего бугая. Я уважал его родительские чувства, но принять их — с высоты своего сыновнего раздражения — не мог. Но виду не подал. Как всегда, я засуетился, бросил ему, пожав руку: «Сейчас сварганю кофе». Пока я наливал в электрочайник воду, а потом ждал, когда она закипит, подбирал тему конкретного разговора с отцом. Хотя даже долгое молчание вдвоем могло подзарядить нас обоих. Он в этом вопросе понимал лучше меня, и его жизненная батарейка была куда мощнее.

— Не хочешь одеться? — спросил он, указав место на столе, куда я должен был поставить кофе.

Я был в трусах, но у себя дома. Однако нужно было что-то ответить, и я отшутился:

— Мастеру эротики одежда ни к чему.

— Работаешь над тенями? — отец кивком головы показал на лист бумаги, уходя от темы под названием «Полный Пи, или Профессия моего сына», которой он, как мне казалось, стеснялся.

— В точку попал, — ответил я. — Пытаюсь изобразить человека, которого видел только со спины.

— Величина фигуры зависит от ее масштаба, и наоборот. На твоем рисунке я вижу несколько ошибок. Могу помочь.

— А это идея! — не раздумывая, согласился я. И глянул на родителя как на штатного рисовальщика.

Заодно нашлась тема, способная заполнить все время и весь смысл нашего общения. Этакое деловое сотрудничество. Я не представлял, каким результатом оно закончится, но был рад отцовской инициативе.

Он заточил пару карандашей прямо над письменным столом, и стружки придали его поверхности рабочий, действительно деловой вид. Отложив карандаши в сторону, отец смахнул стружку в ладонь и положил эту вспушенную горку в пепельницу.