Когда я снова посмотрела на отца, он находился уже на шаг ближе к Бруклину.

— Уверяю вас, полковник, я не нахожу ничего веселого ни в опиуме, ни в насилии. Каждый день в течение последних пятидесяти лет я сожалею о том ужасном часе, когда мне пришлось в первый раз принять лауданум, чтобы ослабить лицевые боли. Что же касается насилия, я буквально вынужден о нем писать. А пишу я на эту тему с несомненным юмором, потому что мне очень страшно. Много лет назад мне довелось смотреть в глаза бешеному псу. На губах у него пузырилась пена, а во взгляде читалась такая жуткая злоба, что я оказался загипнотизирован и не мог отвернуться.

— Так ты сравниваешь меня с бешеным псом? — осклабился Бруклин и вытащил кинжал.

— Ни в коем случае. Бешеный пес не знает, что творит. Вы же, напротив, совершенно ясно осознаете, что именно делаете. Пусть даже не понимаете, почему так поступаете.

— Все это не имеет смысла. Опиум помутил тебе рассудок.

— Совсем наоборот — он проясняет мои мысли.

Судя по усиливающимся звукам, на месте взрыва собиралось все больше пожарных экипажей.

— Пожар стихает, — заметил отец. — Ситуация находится под контролем. Так что вы проиграли, полковник. И я осмелюсь заметить, вы стоите в большой луже крови. Нам послать за доктором?

— Я переносил и более тяжелые повреждения.

— Тела или рассудка?

— Рассудка? Вы опять меня оскорбляете?

Бруклин сделал угрожающий жест в сторону отца, и тут же вперед выступил, помахивая дубинкой, Беккер.

— Констебль, — обратился к нему полковник, — неужели вы действительно думаете, что справитесь со мной, пусть даже я сейчас не совсем в форме? Возможно, не спорю, вы в данный момент и сильнее меня, но у вас начисто отсутствует одно важное качество.

— Какое же? — спросил Беккер.

— Готовность без колебаний убить противника. Ну-ка, покопайтесь у себя в душе. Вы готовы убить меня или серьезно изувечить в такой же степени, в какой я готов проделать это с вами, без малейшего промедления и сожаления?

Беккер промолчал.

— Возможно, вы готовы защищать Любителя Опиума (уж не знаю почему), его дочь или эту женщину, которая называет себя моей матерью, — продолжал Бруклин. — Но одного только благородства недостаточно. У вас нет того характера, нет того многолетнего опыта, которым наделила меня Англия, благодаря чему я стал настоящим профессионалом. Райану я уже преподал этот урок.

— Райан?! — воскликнул Беккер. — Что с ним?

— Это он меня подстрелил. Но у него не хватило решимости довести начатое до конца. Я показал ему, в чем он слабее меня.

— Что вы ему показали? Где он?

— Последний раз, когда я его видел, он валялся в луже крови и был занят тем, что пытался запихнуть на место кишки.

— Вы…

— Беккер! — крикнул отец констеблю, который, похоже, собрался броситься на негодяя. — Этого он и добивается. Он вас дразнит. Неужели вы еще не поняли? Ему нужен мотив, чтобы можно было оправдать убийство.

Беккер замер.

— Очень мудро, — усмехнулся Бруклин. — Маленький засранец спас вам жизнь.

— Полковник, а лужа крови у ваших ног разрастается. Вы уверены, что нам не пора послать за доктором?

— Подозреваю, что доктор здесь не поможет, — покачал головой полковник.

— И вы решили покончить с собой не как ваш отец, в петле, а истечь кровью до смерти?

— Смерть от ран, полученных в сражении, всегда почетна.

— Судя по количеству потерянной вами крови, у нас осталось не так много времени. Скажите, полковник, зачем вы стегаете себя кнутом?

— Ты не стесняешься говорить о таких вещах в присутствии женщин?

— Им предстоит услышать еще и не такое. Отвечайте на мой вопрос: зачем вы стегаете себя?

— Ты хуже вора!

— Согласен. Залезть в вашу спальню было недостойным поступком. Так зачем вы…