— Я наказываю себя за все те убийства, которые совершил.

— А вы наказываете себя за убийство приемного отца, вместе с которым вы с матерью жили? А за попытку убить родную мать?

— Это был чудовищный поступок. Но я был ребенком, находился в смятении и не сознавал, что делаю.

— Вы наказываете себя за то, что убили множество людей в Индии из-за торговли опиумом?

— Мне они являются в кошмарах.

— Возможно, лучше будет сказать — в снах.

— Снах?

— Определенного рода.

— Я не понимаю.

— Вы знаете, о чем я говорю. Хоть мы и очень непохожи, все же мы оба мужчины и знаем, каковы бывают последствия определенных снов. Думаю, не будем углубляться в подробности, чтобы не смущать дам.

Я действительно была смущена. Просто не знала, куда деваться. Это был тот редкий случай, когда от отцовских заявлений у меня кровь приливала к щекам.

— А вы хлестали себя кнутом, после того как убили пятерых человек в прошлую субботу?

— В качестве наказания.

— Вы наказывали себя в понедельник, когда лишили жизни восьмерых в таверне, а потом еще троих в доме врача?

— Чтобы искупить вину.

— Я видел на койке в вашей спальне не только кровавые пятна.

На улице вдруг стало неестественно тихо, несмотря на завывания ветра и звон пожарных колоколов вдалеке.

— В моей спальне? — переспросил Бруклин.

— Вы хлещете себя кнутом, чтобы удовлетворить свою плоть, возбужденную мыслями об убийствах. Свидетельства тому имеются на койке.

Полковник так страшно зарычал, что я даже сделала шаг назад, как если бы он на меня накинулся.

Его рев услышали констебли, стоявшие в трех домах от нас в обоих направлениях. Крик боли достиг небес, но звезды и полумесяц остались равнодушны к человеческим страданиям.

Бруклин запрокинул голову и широко разинул рот. Руки его были устремлены ввысь.

Постепенно страшный крик затих. Он опустил руки и голову. Плечи безвольно поникли, и Бруклин издал глухой звук, который, наверное, можно было считать рыданием. Одна из книг отца называется «Suspiria de Profundis», то есть «Вздох из глубин». Нечто подобное я сейчас и услышала — самый мучительный стон, какой только могло когда-либо издать человеческое существо.

Бруклин повернулся и с ошеломленным видом зашагал по улице, оставляя за собой кровавый след.

Отец пошел рядом с ним.

— Вы убиваете, потому что получаете от этого наслаждение. Все остальное — ложь, которую постоянно нашептывало вам ваше второе, враждебное «я» и в которую вы в итоге поверили.

Полицейские, стоявшие дальше по улице, подались навстречу Бруклину, готовые надеть на него наручники.

— Это ни к чему, — сказал отец. — Он не собирается никуда бежать. Куда он направляется, вполне очевидно. Пропустите.

Полицейские расступились и позволили полковнику пройти, но сами двинулись следом.

Из укромных местечек на улицу выбрались проститутки, которых отец убедил оказать ему помощь. Глядя на их изможденные лица и развевающиеся на ветру лохмотья, я вспомнила истории о банши.

— Дорис! Мелинда! — позвал отец. — Это тот самый джентльмен, который обещал заплатить вам еще по одному шиллингу?

— Ну, он был иначе одет и носил желтоватую бороду, но роста такого же. А голос этот я бы узнала где угодно, — ответила Дорис.

— Полковник, вы так печетесь о бедняках. Не заплатите ли в таком случае еще по шиллингу этим добрым женщинам, которые накинулись на меня в Воксхолл-Гардене? Вы им обещали.

Бруклин не обратил на отца внимания. Он брел вперед, спотыкаясь и глядя на что-то, видимое ему одному. Мы с Маргарет шли следом, за нами — Беккер и комиссар Мэйн. Компанию нам составляли полицейские и проститутки — они не отставали от Бруклина.

Отец шагал прямо за ним.