Иден содрогнулась.

— К великому счастью для меня... и для Конрада Монферратского.

— Да будет на то воля Господня.

— Думаете, ваше предупреждение поспеет вовремя?

— Будем надеяться. Как и я, хашашины предпочитают изучить привычки своей жертвы, прежде чем нанести удар. На это у них может уйти неделя или больше. Я отправил двух посланцев. Один или уже оба теперь должны достигнуть цели.

— Христос да пребудет с ними, — выдохнула она. — Тристан... зачем Аль-Джабалу совершать это зло? Что получит он от смерти маркиза? Не могу поверить, что одно лишь золото.

— Не золото, но власть. Сейчас Рашид безраздельно властвует в этих горах, во всей северной Сирии; но если ставший королем Конрад заключит длительный мир между христианами и сарацинами — тогда у Саладина найдутся и время и силы, чтобы искоренить ересь хашашинов и повергнуть Рашида в прах.

Она рассказала о пребывании Хьюго де Малфорса в Масияф и о его возможном поручении от Ричарда Английского.

— Для Рашида это редкая удача, — презрительно проговорил Тристан. — То, что Ричард и жалкий Ги де Лузиньян тоже жаждут смерти Конрада... и щедро заплатят ему за исполнение его же собственной воли. А Хьюго де Малфорс служит для них идеальным вестником смерти. Надеюсь, мне удастся послужить ему на тот же манер... очень скоро.

Презрение его было беспредельно.

— Он говорил, что отыщет вас, — обеспокоенно сказала она. — Для этого он покинул Масияф за несколько дней до вашего прибытия.

Тристан пожал плечами:

— Он найдет меня... или я его. Пусть подобные вещи вас не тревожат.

— Но что если он попытается действовать тайно? Он не остановится перед убийством, если замыслил его.

— Не думайте об этом. Я под надежной охраной. Крак-де-Шевалье — самая могучая крепость в этих местах... и станет еще сильнее, когда мы возведем внешнее кольцо укреплений, как задумали.

— Но... вы же останетесь здесь ненадолго... вы вернетесь в Яффу?

Взгляд его дрогнул, он опустил глаза. Когда он вновь посмотрел на нее, глаза его были суровы и сверкали на напряженном лице, как бриллианты, а губы стали тонкими, как ножи. Он наклонился вперед и взял ее руки, лежавшие на подушке.

— Однажды, еще до Дамаска, я обещал служить вам всю оставшуюся жизнь, — мягко произнес он, — и эту клятву я сдержу... пусть и не так, как намеревался тогда...

Внезапное предчувствие Сжало ей сердце. Она крепко стиснула руки, стараясь подавить страх, рожденный его словами.

— Но я давал и другие обеты, Иден... ибо не вижу другого пути служить вам, не подвергая опасности наши души... не разрушая наши тела.

Он заметил слезы в ее глазах и отвернулся, ненавидя себя за то, что должен был сказать.

— Я не могу перестать любить вас, — выкрикнул он, словно слова жгли ему горло, — не могу искоренить в себе любовь как некую ересь... ибо это не ересь, Господь свидетель тому, а истинная правда!

Она склонила голову на их скрещенные руки и дала волю слезам. Она не отваживалась смотреть в глаза Тристану, но ей приходилось слушать.

— Но раз мы не можем погасить любовь в наших душах, мы можем... мы должны... отказаться от соединения наших тел. О любовь моя, я не могу не признать, что это было так сладко тогда, под спящими небесами... но ваш муж жив... и не утратил своих прав...

Она обратила к нему искаженное горем лицо:

— Но Стефану не суждено... он никогда...

— Возможно, он будет спасен, — резко оборвал Тристан. — Осталось недолго ждать, пока Аль-Джабал протянет свою могучую руку, чтобы раздавить мерзкую змею, Зайдуна, в его норе. Когда это случится, у нас будет договор, по которому, думается мне, Рашид освободит для нас лорда Хоукхеста.

Она недоуменно уставилась на него. Стефан будет освобожден? Но Стефан умирал. И не желал свободы.

Прежде чем она успела облечь в слова свое замешательство, Тристан торопливо продолжал:

— В этом я послужу вам, как и в любом другом деле, подобающем для присягнувшего на верность рыцаря... но что до остального... — Боль исказила его черты. — Мой долг состоит в служении Ордену святого Иоанна Иерусалимского. Я уже дал обет послушания. Через год... если буду достоин, приму постриг.

— Нет! Вы не можете! — вскрикнула она как раненный зверь.

Он был непреклонен:

— Дело сделано.

— Но посвятить всю жизнь...

— Что это за жизнь? — Голос его был пронизан горечью. — Я служил хозяину, не достойному более уважения. Я люблю женщину, честно завладеть которой не могу, а бесчестно не имею права. Я уже причинил вам большое зло... совершив ужасную ошибку.

— Но это не так!

Нахмурившись, он глядел через служившую окном маленькую железную решетку, выходившую во внутренний двор замка.