— Похвалу?

— Вот именно. Механизм заработал! — говорит Рут, розовея от волнения.

В уголках ее рта начала скапливаться слюна, лицо раскраснелось, и в целом она похожа на человека, больного бешенством.

— Слушай, о чем ты говоришь? — с тревогой спрашиваю я.

Рут замолкает и с удивлением смотрит на меня.

— Ты что, совсем тупая? — спрашивает она.

— В общем, да, — отвечаю я, снимаю пальто и усаживаюсь на диван.

— Значит, придется рассказывать длинную версию, — говорит Рут, плюхаясь на диван рядом со мной.

И сразу приступает к повествованию. Пока дети спали, ей позвонила Лия Холландер и пригласила на игру в маджонг, которая должна состояться в доме Роны Зильберман в следующий четверг.

— Ну так вот, мы говорим по телефону, и Лия меня спрашивает, как давно я развелась. Я отвечаю, что никогда не была замужем, а Карлос — приемный ребенок, на что она говорит: наверное, я очень хорошая мать, раз не побоялась усыновить чужого ребенка. — Рут бросает взгляд на Карлоса, который, весь в крошках от бублика, размазывает его остатки по дорогому персидскому ковру. — Хм, ну так вот, — продолжает Рут, — тут она начинает рассказывать о своем сыне Ниле, которого хотела бы видеть счастливым, особенно с женщиной, любящей детей.

— Кажется, я начинаю понимать, — говорю я.

— Наконец-то, — говорит Рут и встает, чтобы взять со стола пакет из магазина деликатесов. По дороге она достает из холодильника пару бутылок пива.

— Сэндвичи с говядиной под вино не идут, верно? — спрашивает она.

— Совершенно верно, — говорю я, беря у нее бутылку «Стеллы Артуа», салфетки и половину сэндвича.

— Ладно. В общем, она сама начинает мне рассказывать о жене Нила. Как они хотели ребенка, как ей не удавалось забеременеть, как Нил с самого детства мечтал стать отцом. Наконец она забеременела, и тут, представляешь, у нее обнаруживают рак груди. Разумеется, встает вопрос о срочной операции, но ей приходится выбирать: либо аборт и операция, либо ждать, когда родится ребенок, и только после этого начинать лечение. Она решает ждать. Господи боже, — говорит Рут, открывая бутылку, — родить ребенка и сразу начать сложнейшее лечение, когда ты еще не совсем оправилась от родов! — Рут берет носовой платок и сморкается. — Ну вот, сначала вроде бы все шло хорошо, а потом обследование показало, что лечение начали слишком поздно. Когда Эли было около девяти месяцев, выяснилось, что рак дал метастазы в поджелудочную железу и печень. Она умерла через два дня после того, как Эли исполнился год.

— Как ее звали? — шепотом спрашиваю я, доставая из пакетика носовой платок.

— Сара. Ее звали Сара, — всхлипывая, говорит Рут, и дети поворачивают к нам головы.

Хлоя начинает плакать. Я беру ее на руки и крепко прижимаю к себе. Я зарываюсь лицом в ее кудрявые волосы, вдыхаю их запах, наслаждаюсь прикосновением ее пальчиков к своей шее и думаю о том, как сильно хотела Сара испытать радость материнства, какой она была храброй и какую печаль почувствовала, узнав, что ничего из этого ей испытать не суждено. Рут сажает Карлоса на колени, и мы сидим на диване, прижимая к себе детей, до тех пор, пока они не начинают вырываться. Тогда мы опускаем их на пол и берем друг друга за руки.

— Какая трагедия, правда? — хриплым от слез голосом спрашивает Рут.

Я молча киваю.

— Это случилось два года назад. Бедный Нил. Бедный Эли, — говорит Рут, сжимая мне руку.

— Бедная Сара, — говорю я, и Рут с ужасом смотрит на меня.

— Господи, какая же я мерзавка, — рыдая, говорит Рут и прячет лицо в ладонях.

— Перестань, ты вовсе не мерзавка, — говорю я и обнимаю ее, а она рыдает у меня на плече. Карлос подбирается к матери и кладет голову ей на колени. Потом обнимает ее за ноги и морщит лобик, давая понять, что горе матери — это и его горе.

Я учу Рут печь ругелах: гвоздика, грецкий орех, шоколад и абрикосы, — заодно с печеньем манделах и штруделем. Днем, когда дети спят, мы достаем какую-нибудь из тетрадок миссис Фавиш и один за другим воплощаем рецепты в жизнь, методично заворачивая результаты трудов в пищевую фольгу и полиэтилен и складывая их в морозильник, где они будут находиться до прихода Великого Дня. Сначала Рут старается изо всех сил: она тщательно изучает рецепты и даже проявляет научный интерес к некоторым секретам выпечки. Почему яйца непременно должны быть комнатной температуры, почему в одном случае масло должно быть размягченным, а в другом — твердым. Однако уже после первого занятия Рут заметно скучнеет и выражает восхищение людьми, которые добровольно соглашаются тратить время на утомительную возню с продуктами, вместо того чтобы спокойно купить то же самое в магазине, причем всего за несколько баксов.

— В двух шагах отсюда есть пекарня, в которой продают домашний хлеб! Почему бы не купить его там? — спрашивает она, когда я говорю, что в следующий раз мы будем учиться печь хлеб. — К тому же у меня руки устали, — жалуется Рут, показывая мне свой бицепс.

— Сильные руки — это очень красиво, ты не находишь? — спрашиваю я и, закатав рукав, демонстрирую ей свою руку.

За годы перетаскивания тяжелых сковородок и ящиков с продуктами, возни с тестом верхняя часть моего тела сделалась упругой и мускулистой без всяких спортзалов. Рут трогает мою руку пальцем и пожимает плечами. Когда же я сама нажимаю пальцем на бицепс, то с удивлением обнаруживаю, что он стал мягким, как тесто для хлеба, который мы собираемся печь, — кажется, пришло время и мне присоединиться к спортивному братству.

Между нашими с Рут кулинарными занятиями я всю неделю перетряхиваю коробки и бумаги в поисках подходящего материала для Энид Максвелл. Я открываю каждую коробку и роюсь в кипах старых бумаг, большая часть которых валяется по всему чердаку. Наконец в старом журнале я нахожу одну из своих работ, но, прочитав ее, убеждаюсь, что Энид она совершенно не понравится. Кстати, она не понравилась даже моему преподавателю — за эту статью я получила всего лишь четверку с минусом.

Нет, здесь нужно что-то совершенно новое, такое, что могло бы произвести впечатление, я должна блеснуть не только своими литературными способностями, но и утонченным вкусом, умением блестяще анализировать блюда. Интересно, получится у меня или нет?