Мы проснулись в объятиях друг друга и выехали в Белхавен, окрыленные счастьем. Я никогда прежде не видела столь прекрасных пейзажей, столь ярких и сочных красок. Все вокруг — пение птиц, ароматы цветения, соленый запах моря — дышало жизнью, как в первый день весны после долгой, унылой зимы, но в гораздо большей степени.

Сам коттедж просто превосходен: он стоит всего в сотне ярдов от берега и скрыт от соседних домов густой рощей. По утрам к нам приходит женщина из деревни, а все остальное время мы предоставлены друг другу и можем делать все, что душе угодно. Феликс умеет заваривать чай и жарить бифштексы; вчера мы ужинали в постели хлебом с сыром, мясными консервами и кексом — и остались премного довольны.

На сем заканчиваю: мы собираемся сходить в деревню, чтобы отправить письмо с вечерней почтой. Я не решаюсь перечитать написанное и успокаиваюсь лишь мыслью, что на твоем месте я бы хотела знать все. Если отец не найдет нас здесь, мы с Феликсом поженимся (мне только сейчас пришло на ум упомянуть об этом, поскольку у меня такое чувство, что мы уже женаты) в понедельник, четвертого июня, в Данбаре. Мне бы очень хотелось, чтобы вы с Годфри были свидетелями при бракосочетании, но вам долго добираться, и, возможно, ты считаешь… нет, я должна гнать прочь подобные мысли, иначе смалодушничаю и порву письмо, вместо того чтобы снести в почтовую контору. Можно ли будет нам приехать в Неттлфорд в ближайшее удобное для вас время после четвертого числа? Мне не терпится поскорее обнять тебя, и в самом скором времени я напишу еще. Не тревожься за меня, дорогая кузина: я безмерно счастлива.

С любовью к тебе и милому Годфри,

твоя любящая кузина

Розина

Керкбрайд-коттедж,

Белхавен

Среда, 23 мая 1860

Дорогая Эмилия! Читая твое письмо, я пролила столь обильные слезы радости, что Феликс испугался, уж не стряслась ли какая беда. Что значат для меня твои исполненные любви слова, я не сумею выразить словами, покуда не заключу тебя в объятия девятого июня. Да еще знать, что Лили благополучно устроена на Тэвисток-сквер… поистине чаша моего счастья переполнилась.

Мы прожили здесь уже девять дней, не имея ни малейшего повода для тревоги. О нашем местонахождении не знает никто, кроме поверенного Феликса, мистера Карбертона, которому велено писать до востребования в почтовую контору Данбара. Выронив письмо от него в ходе драки с Нейлором, Феликс посчитал необходимым написать мистеру Карбертону, дабы объяснить причины нашего побега и предупредить, что ни одному слову моего отца нельзя верить. Если отец появится у него в конторе, мистер Карбертон должен сообщить, что мы скоро поженимся, но ничего более.

Феликс также счел нужным написать своему брату, хотя Эдмунд не одобрит наш брак: он твердо держится мнения, что Мордаунтам нельзя жениться. Эдмунд по-прежнему резко возражает против продажи Треганнон-хауса, невзирая на заверения Феликса, что вырученная сумма будет поделена между братьями поровну, — со стороны Феликса это тем более великодушно, что он был вынужден войти в долги под залог своей доли и сейчас с великим нетерпением ждет, когда придут бумаги о купле-продаже. Письмо пойдет через руки мистера Карбертона, поскольку Феликс не хочет, чтобы Эдмунд знал о нашем местонахождении, пока мы не сочетаемся браком.

Но это единственное облачко, омрачающее нашу радость, и б'oльшую часть времени мы его даже не замечаем. Погода здесь стоит теплая и солнечная; совершая прогулки вдоль берега, мы проходим по нескольку миль, не видя нигде поблизости ни одного человека. Последние ужасные дни на Портленд-плейс уже кажутся далеким кошмарным сном, лишь изредка у меня случаются странные приступы суеверного страха, когда мне приходится щипать себя за руку, дабы удостовериться, что я не сплю — что я действительно свободна и счастлива сверх всякой мыслимой меры. Феликс обладает просто поразительной жизненной энергией: он спит всего по нескольку часов в сутки, и очень часто, просыпаясь среди ночи, я вижу, как он сидит за столом при свече, торопливо записывая стихи собственного сочинения или глядя на звезды. А услыхав мое шевеление, он оборачивается ко мне с таким восторженным лицом, что сердце мое заходится от радости. В голове у него постоянно роятся идеи, и зачастую мысли скачут с такой быстротой, что я не поспеваю за произносимыми им словами, но мне кажется, я всегда понимаю общую музыку речей, хоть и пропускаю отдельные слова. Феликс мечтает найти или даже основать сообщество (похоже, несколько таких есть в Новой Англии), основанное на принципах любви и уважения к ближнему, — братство по духу, как он выражается, где женщины уравнены в правах с мужчинами и все имущество общее. В моих глазах он истинное воплощение человеческого духа: пылкий, страстный, полный любви и радости жизни.

До встречи девятого июня. Феликс шлет тебе горячую сердечную благодарность за приглашение и разделяет со мной надежду, что вы с Годфри пребываете в добром здравии.

Твоя любящая кузина

Розина

Керкбрайд-коттедж,

Белхавен

Пятница, 25 мая 1860

Дорогая Эмилия! Увы, я сглазила наше счастье. Вчера утром мне неможилось, и я осталась дома, когда Феликс пошел в Данбар узнать, пришли ли бумаги о купле-продаже. Он вернулся мрачный, с огорчительным письмом от мистера Карбертона, в которое было вложено еще более неприятное письмо от Эдмунда. Оказывается, в утро нашего побега мой отец отправился прямиком в полицейский участок Мэрилебона и получил постановление об аресте Феликса за насильственное похищение и оскорбление действием. Потом он ворвался в контору мистера Карбертона и грозно осведомился, где мы находимся. Разумеется, мистер Карбертон ничего не знал о происшедшем (письмо от Феликса пришло только в пятницу), однако он не на шутку встревожился и написал о визите моего отца Эдмунду в Треганнон-хаус. Ответ Эдмунда гласил:

Любезный брат! Я давно потерял надежду, что ты откажешься от распутного образа жизни, но мне и в голову не приходило, что ты способен учинить такое безобразие. Похитить наследницу (даже если она уехала с тобой добровольно, это все равно похищение) и избить преданного слугу, пытавшегося защитить ее честь, — это деяния столь гнусные, что мне остается лишь предположить и почти надеяться, что ты напрочь лишился рассудка. Я письменно снесся с мистером Вентвортом, чей гнев не утолило бы даже зрелище твоей казни, и умолял его о единственной милости, о какой мог умолять: чтобы тебя посадили в заточение как душевнобольного, а не как опасного преступника. Но он непреклонен и заявляет, что не успокоится, покуда не упрячет тебя в Ньюгейтскую тюрьму.