И он видел этот лес вокруг себя. У него даже не возникал вопрос, реальны ли эти деревья и мерный речитатив, ибо рассудок его сотрясали волны замешательства.

И он узрел храм — стальной, выпячивающийся к небу в виде ужасающей обшивки берсеркера, по пояс ушедшего в темную землю. У входа стальные врата звенели, содрогаясь от холодного ветра, вырывающегося из храма, бесконечно рвущегося вперед, чтобы неистовствовать в исковерканном лесу. Пепельно-серый пейзаж озаряли сверху сполохи полярного сияния.

Он будто прошествовал широкими шагами завоевателя в когтистые врата к дверям храма.

Внутри храм являл взору калейдоскоп насилия, пиршество кровопролития. Неисчислимые иллюзорные орды людей схлестывались в битвах, машины истребляли женщин, животные давили и пожирали детей. Он же, завоеватель, принял все это как должное, упиваясь происходящим, одновременно осознав, что все это — порождение его собственного рассудка, понуждаемого к тому некой внешней силой, заимствующего образы из слов речитатива.

Он не знал, сколько времени тянулось все это. Конец пришел внезапно — давление на его рассудок схлынуло, речитатив смолк. Облегчение оказалось столь безмерным, что он с закрытыми глазами рухнул на какую-то мягкую поверхность и простерся на ней. Тишина не нарушалась ни единым звуком, кроме его собственного дыхания.

Звук удара тупого предмета заставил его открыть глаза. Неподалеку от него упал брошенный откуда-то короткий меч. Он находился в круглой, знакомой комнате, залитой мягким, неярким светом. Круглую стену украшала бесконечная фреска, на тысячу ладов разыгрывающая тему кровавой биты. Впереди, за невысоким алтарем, была статуя вооруженного человека, сжимающего в руках вожжи колесницы и боевой топор, человека, олицетворяющего в себе больше, нежели просто жизнь, стоящего превыше всего человеческого, чей бронзовый лик застыл воплощением бесстрастной ярости.

Все это он уже видел прежде, но сейчас не придавал значения ничему, кроме клинка. Меч притягивал его как магнит, ибо могущество недавних видений, могущество разрушения было еще свежо и неодолимо. Он полз к мечу, мимоходом отметив, что одет, как статуя бога, — в кольчугу. И едва положил ладонь на рукоять, как сила клинка подняла его на ноги. Огляделся в предвкушении предстоящего.

Часть непрерывной фрески-стены открылась, став дверью, и в храм вошел некто в простой аккуратной форме, с худощавым и строгим лицом. Он выглядел, как человек, но не был человеком, ибо не пролил ни капли крови, когда меч рассек его.

Радостно, бездумно изрубил он пластикового субъекта на десятки кусков. А потом замер над ним, чувствуя усталость и опустошение. Металлический эфес меча внезапно раскалился, и он выронил оружие. Такое уже случалось прежде, не раз и не два.

Разрисованная дверь распахнулась снова. На сей раз вошел настоящий человек, облаченный в черный мундир. Его глаза гипнотически сверкали из-под густых бровей.

— Назови свое имя, — приказал одетый в черное тоном, не подчиниться которому было просто невозможно.

— Меня зовут Дзор.

— А мое?

— Катсулос, — монотонно произнес Дзор. — Эстильская тайная полиция.

— Да. А где мы?

— В космосе, на борту «Нирваны-2». Мы доставляем верховному владыке Ногаре его новый космический замок на окраину Галактики. Когда он поднимется на борт, я должен буду развлечь его, убив кого-то мечом. Или другой гладиатор развлечет его, убив меня.

— Обычная горечь, — отметил один из подчиненных Катсулоса, появляясь в проеме дверей позади него.

— Да, этот всегда огрызается, — подтвердил Катсулос. — Зато качественный субъект. Видел энцефалограмму? — показал он обрывок бумажной ленты с извилистыми линиями.

Они обсуждали ожидавшего и слушавшего Дзора, будто неодушевленный предмет. Они научили его повиновению. Думали, что укротили его раз и навсегда, но в один прекрасный день он им покажет. Пока еще не время. Дзор задрожал в своей кольчуге.

— Отведи его в камеру, — наконец приказал Катсулос. — Я подойду через минутку.