порядке

вещей. Но помни, Гнусик, делу -- время, а потехе -- час. Если

твое

теперешнее легкомыслие приведет к тому, что добыча выскользнет из рук, ты

вечно и тщетно будешь жаждать вина, которого сейчас отведал. Если

же с

помощью настойчивых, хладнокровных и непрестанных усилий тебе

удастся

заполучить его душу, он-- твой навеки. Он станет

тогда живой чашей, до краев полной отчаянием, ужасом и смятением, и

ты

сможешь отпивать из нее, когда захочешь. Так что не позволяй

временному

возбуждению отвлекать тебя от главного дела, а дело твое -- подрывать

веру и

тормозить добродетель. В следующем письме пришли мне тщательный и

полный

отчет о реакциях пациента, чтобы мы могли обдумать, что лучше: сделать

из

него крайнего пацифиста или пламенного патриота. Здесь у нас

масса

возможностей. Пока что я должен тебя предостеречь: не возлагай слишком

много

надежд на войну.

Конечно, война несет немало забавного. Постоянный страх и

страдание

людей -- законный и приятный отдых для наших прилежных тружеников. Но

какой

в этом прок, если мы не сумеем воспользоваться ситуацией и не доставим

новые

души нашему отцу? Когда я вижу временные страдания человека, впоследствии

ускользающего от нас, мне гадко, словно на роскошном банкете мне

предложили

закуску, а затем убрали всю еду. Это хуже, чем не пробовать ничего. А

Враг,

верный Своим варварским методам, позволяет нам видеть недолгие

страдания

Своих избранных только для того, чтобы помучить нас, искусить и в

конце

концов выставить на посмешище, оставляя нам непрестанный голод, создан

ный

Его охранительным заслоном. Подумаем, как воспользоваться

европейской

войной, а не как наслаждаться ею. Кое в чем она сработает в нашу

пользу.

Можно надеяться ла изрядную меру жестокости и злобы. Но, если мы

будем

бдительны, мы на этот раз увидим, как тысячи обратятся к Врагу, а

десятки

тысяч, так далеко не зашедших, станут заниматься не собой, а теми цен

ностями и делами, которые они сочтут выше своих собственных. Я

знаю,

что Враг не одобрит многие из этих дел. Но именно здесь Он и не прав.

Ведь

Сам Он в конце концов прославляет людей,

отдавших жизни свои за дела, которые Он считает плохими, на

том

чудовищном, достойном софиста основании, что самим людям эти дела

казались

добрыми и достойными. Подумай также, сколь нежелательным образом

люди

умирают на войне. Они знают, что их можно убить, и все же идут

туда,

особенно если они приверженцы Врага. Для нас было бы гораздо лучше, если

бы

все они умирали в дорогих больницах, среди врачей, которые им лгут по

нашим

же внушениям, обещая умирающим жизнь и утверждая их в том, что

болезнь

извиняет каждый каприз, и (если наши сотрудники хорошо знают свое дело) не

допуская мысли о священнике, дабы тот не сказал больному о его

истинном

положении. А как губительна для нас постоянная память о смерти!

Наше патентованное оружие -- довольство жизненными благами

– -

оказывается бездейственным. В военное время никто уже не верит, что

будет

жить вечно.

Мне известно, что Паршук и некоторые другие видели в войнах

огромную

возможность для атак на веру, но такой оптимизм мне кажется

сильно

преувеличенным. Своим земным последователям Враг ясно показал, что

страдание

– - неотъемлемая часть того, что Он называет Искуплением. Так что

вера,

разрушенная войной или эпидемией, даже не стоит наших усилий.

Конечно,

именно в моменты ужаса, тяжелой утраты или физических страданий, когда

разум

человека временно парализован, ты можешь поймать его в ловушку. Но

даже

тогда, если человек воззовет о помощи к Врагу, он почти всегда, как

я

обнаружил, оказывается под защитой.

Твой любящий дядя Баламут.