Постепенно круг, в центре которого стоял Альберт, замкнулся. Альберт, сжав кулаки, приподнял руки.

— Проваливайте, балбесы! — закричал Друга.

Он протиснулся между ребятами, и ему наверняка досталось бы, не окажись с ним рядом Родики. Вместе они развели противников.

Какой-то миг все пребывали в нерешительности, потом Руди взял свою лопату, отвернулся и сказал:

— Пошли! — И еще раз: — Пошли, чего вы?

Альберт все еще стоял, держа кулаки наготове. Лицо бледное-бледное. И вдруг стало казаться, что он вот-вот заплачет. Но это только показалось.

Немного погодя он снова взялся за работу. Трамбовка в его руках поднималась и опускалась все быстрее и быстрее. Альберт трудился с таким ожесточением, будто дело шло о жизни и смерти. Друга и Родика не отставали от него.

Уже позднее, по пути домой, Альберт сказал:

— Что ни говори, а одно ясно: с нашим Союзом теперь покончено!

Никто ему не ответил, правда никто не знал, как это понимать: к добру или не к добру. Да и сам Альберт не знал этого.

Учитель Линднер обогнал их на велосипеде. Он задержался, намечая задание по ремонту на следующий день.

— До завтра! — крикнул он им, не останавливаясь.

— Ты уйди лучше! — бросил Альберт Родике, когда они дошли до дороги, соединяющей Штрезово с Бецовскими выселками. Она удивленно взглянула на него. Он ответил только усталым движением руки. — Ну, чего ты? Уматывай!

Закинув голову назад, Родика ушла, даже не подумав возражать.

Друга присел на камень и принялся рисовать большим пальцем ноги на песке.

— Что с тобой? — спросил он немного погодя Альберта.

— Ничего, — послышался ответ. — Надо нам кое в чем с тобой разобраться.

Друга поднял голову. Он устал за день.

— Мне еще на работу идти, — сказал Альберт. — Ты же знаешь, из-за Длинного.

— Куда?

— На мельницу.

— Когда?

— Сейчас. Я им сказал, в девять придем.

Друга подмигнул.

— По правде сказать, мне жрать охота.

— Ясно, что охота, — ответил Альберт. Было заметно, что настроение его резко улучшилось.

— А морква зачем тут рядом растет?

Тут же они, перепрыгнув через кювет, принялись дергать морковь. Вытерев морковь о траву, они запихнули ее себе за пазуху и всю дорогу до самой мельницы отплевывались и чавкали с превеликим наслаждением.

— Работать буду, пока с ног не свалюсь! — проговорил Альберт.

Друга кивнул:

— И я!

Обняв его за плечи, Альберт сказал:

— Увидишь, как Длинный обрадуется, когда мы ему что-нибудь хорошее принесем.

— Еще как обрадуется! — ответил Друга. — А я… — Он тут же прикусил язык и покраснел.

— Что — ты? — спросил Альберт, который терпеть не мог, когда кто-нибудь, начав говорить, не договаривал.

— Да так просто, — ответил Друга. — Может, и ерунда. Я хотел сказать, что я мог бы написать стихотворение, в котором мы оба пожелали бы ему, чтобы он поскорей выздоровел. — Он как-то неуверенно взглянул на Альберта и замолчал.

Однако Альберт не рассмеялся, и выражение лица его не было насмешливым.

— Вообще-то это мало чем поможет, но я понимаю — ты это по доброте своей, — заметил он после некоторого молчания. — Длинный — парень что надо, но в искусстве он ни бум-бум.

— Ладно, — согласился Друга.

Неожиданно Альберт заговорил быстро, с какою-то страстью, даже страхом, но в то же время и надеждой.

— Хотел бы я увидеть того, кто больше заботится о Длинном, чем мы.

Друга внимательно посмотрел на него. Он уже знал: Альберт очень тревожится, как бы кто-нибудь не опередил его в ухаживании за больным товарищем.

— Мы лучше их — и всё! — сказал Друга. — Пусть кто-нибудь попробует заработать столько денег, сколько мы уже заработали и еще заработаем.

И это была правда. Тайком они уже два раза навещали Длинного в больнице и отнесли ему конфеты, которые купили в коммерческом магазине в Бирнбауме. И даже цветы преподнесли ему, не забыли. Об этом подумал Друга. Деньги на все эти расходы они честно заработали.

По воскресеньям они бегали на станцию в Бирнбаум и разгружали вагоны с углем и удобрениями…

Вся мельница пела — столько в ней работало электрических машин. Мучная пыль плясала в воздухе. Неописуемая жара заставляла людей обливаться потом. Рабочие все чаще поглядывали на часы — смена кончалась.