Удобный момент для начала разговора подвернулся, когда Нина остановилась перед уличным лотком с овощами. Пока она выбирала яблоки, я успела выйти из машины и стать за ее спиной. Дождавшись, пока Нина расплатится, я легонько тронула ее за локоть:

– Добрый вечер.

Реакция оказалась неожиданной. Девушка вздрогнула и выронила пакет, тот с громким шлепком упал на тротуар, и из него в разные стороны покатились румяные яблоки.

– Господи, как вы меня напугали! – прошептала она побелевшими губами.

– Извините, я не нарочно! – огорченно воскликнула я, тоже не ожидавшая ничего подобного.

Стараясь загладить свою вину, я присела на корточки и принялась собирать раскатившиеся в разные стороны фрукты. Пока я старательно ползала вокруг лотка, Нина стояла столбом и не делала ни малейшей попытки мне помочь. Когда, наконец, последнее яблоко было положено в пакет, я сунула его Нине в руки, смахнула с потного лба прилипшую челку парика и решительно заявила:

– Мне нужно с вами поговорить.

Она еще до конца не пришла в себя и поэтому отреагировала вяло:

– Поговорить? О чем?

– Об убийстве и еще кое о чем, очень для меня важном.

И тут Нина меня снова удивила. Только что испуганная и растерянная, она на глазах подобралась и звенящим металлическими нотками голосом отрубила:

– Исключено. Нам категорически запрещено обсуждать с посторонними дела фирмы.

– Что за странные порядки! – возмутилась я. – У вас же не оборонное предприятие. Как можно запретить сотрудникам разговаривать на интересующие их темы? И потом, никто не собирается выпытывать у вас секреты. Я всего лишь хочу поговорить о вашем патроне.

– Все, что касается фирмы, коммерческая тайна.

– Его убили, понимаете? Убийство – не коммерческая тайна. Убийство – это кровь, грязь и смерть.

– Все равно не стану об этом разговаривать! Придумали! Обсуждать с журналисткой смерть Андрея Егоровича! Да у нас за меньшее с треском увольняют!

– Похоже, ваш покойный хозяин страдал маниакальной подозрительностью, – с горечью процедила я.

– Не смейте так говорить! Он здесь ни при чем, – вспыхнула Нина.

– Неужели?

– Он был замечательным человеком! Добрым, отзывчивым, открытым. Ему подобные глупости даже в голову прийти не могли, – запальчиво сказала она.

– А кому могли? Кто же ввел эту жесткую цензуру?

Нина молчала.

– Елена Анатольевна! – продолжала напирать я. – Больше некому, ведь это она теперь заправляет фирмой? Да?

Нина кивнула.

– Почему она запретила обсуждать эту тему? Чего опасается? Боится, что в разговоре ненароком всплывет что-то опасное для нее?

– Да вы что! – испуганно охнула Нина. – Придет же такое в голову! Дело вовсе не в этом.

– А в чем же тогда?

– Просто я нее характер такой… Закрытый. Не любит, когда о ней говорят, из всякого пустяка делает тайну. Это никак не связано с гибелью патрона, она всегда была такой.

Разговор обещал стать интересным, и я предложила:

– Нина, давайте я отвезу вас домой, а по дороге спокойно поговорим.

– Нет, не нужно. Если на работе узнают, что я с вами разговаривала, вышибут в тот же миг.

– Откуда узнают? Вы же не скажете, я тоже буду молчать.

– Но вы же журналистка! Напишите статью, ее опубликуют…

– Пока я только собираю материал. До публикации еще далеко. И потом… Вы же сами только что сказали, что никаких секретов нет. А раз так, то бояться нечего! Вы просто введете меня в курс дела: кто есть кто в вашей компании. В конце концов, все это я могу узнать и у других людей. Просто времени уйдет больше.

– Ну… хорошо, – неуверенно сказала она. – Спрашивайте, только имейте в виду, я действительно не знаю ничего интересного.

– Расскажите, что знаете. Вот, например, ваш патрон, господин Фризен…

– Он был необыкновенным! Умным, добрым, талантливым!

– И богатым.

Замечание Нине не понравилось, и она сердито огрызнулась:

– Богатым! Ну и что? Свое богатство он заработал сам, причем честным путем. Начинал с малого, с небольшой фирмы, в которой работал он и еще трое молодых ребят.

– Торговали?

– Компьютеры ремонтировали, небольшие программы писали. Это сейчас у нас огромный штат, и сотрудничаем мы только с крупными компаниями и серьезными банками. А тогда, в начале перестройки, все сидели в подвале и считали каждую копейку.