– Не вовремя ты, – выпалила Полина и спохватилась: – Прости, я не то имела в виду.

Ей подумалось, что, появись Рита чуть позже, она добилась бы от Елены Феликсовны признания. Но, как бы то ни было, теперь ей известно: Еремкина знает больше, чем предполагалось, и может быть причастна к преступлениям.

– Ну, прости, – искренне огорчилась Рита. – Я не могла допустить, чтобы эта тварь здесь бесчинствовала. Думаешь, она только тебе предъявляет такие претензии?

Полина встала с кресла и обняла подругу.

– Одна ты все понимаешь… Если бы ты знала, как мне сейчас тяжело.

– Если это из-за Еремкиной – то зря. Они с Кириченко – парочка вроде кота Базилио и лисы Алисы. Короче, какое небо голубое. Эти двое всегда в поиске. И чем мутней водоем – тем крупнее у них рыба.

Елена Феликсовна бежала по коридору, не чуя под собой ног. Казалось, она летела на воздушной подушке, где между подошвами старомодных туфель и полом оставалось около двадцати сантиметров. К счастью, на ее пути никто не встретился. В противном случае затоптала бы или, зацепив, потащила бы за собой.

– Алексей… – промолвила она низким грудным голосом, заскочив в кабинет Кириченко.

Тот оторвал взгляд от стола, где перед ним лежал несобранный пазл картины Леонардо да Винчи, и молча посмотрел на подружку.

– Алексей… Нам нужно поговорить.

Кириченко терпеть не мог этот ее тон. Сразу хотелось встать и выложить дневник на проверку.

– Нужно поговорить – значит, поговорим. – Он вставил деталь пазла в лицо Моны Лизы.

– Случилось непоправимое.

– Нет на свете ничего, что невозможно было бы исправить, – произнес он, вороша оставшиеся детальки.

– Я только что дала понять Свирской, что мне известно про кражу рисунка.

– Об этом в галерее не знает только ленивый…

– Про то, что его во второй раз украли.

Кириченко медленно перевел взгляд с Моны Лизы на Елену Феликсовну.

– Зачем? – тихо спросил он.

– Сама не знаю. Вылетело. Не сдержалась…

– Зачем ты пошла к Свирской? – Голос Алексея Григорьевича набирал силу, будто наливался свинцом. – Зачем тебя туда понесло?

– Чтобы пристыдить ее, образумить…

– Дура! – Алексей Григорьевич вскочил так резко, словно из кресла его выбросила катапульта. – Кого ты собралась образумить? Чем ты думала, когда к Свирской поперлась?

Нижняя губа Еремкиной затряслась в преддверии плача, но она взяла себя в руки и с достоинством изрекла:

– Не думай, что я стану это терпеть.

– Что?

– Твои измены.

– Что? Что ты о себе возомнила, корова старая?

У Елены Феликсовны затряслись обе губы.

– И не смей плакать! – Голос Кириченко съехал на визг.

Еремкина разрыдалась. Она извергала рыдания, словно вулкан: со стонами, бульканьем и ревом.

Понаблюдав за ней пару минут, Кириченко не выдержал, подошел и обхватил ее как бревно, которое может свалиться.

– Вот дура, – сказал он плачущим тоном. – Что же нам с тобой делать?

– Что здесь происходит? – В кабинет вошел Варовский. – Совсем стыд потеряли?

– Елена Феликсовна плохо себя чувствует… – Алексей Григорьевич убрал руки.

Еремкина мигом пришла в себя.

– Добрый день, Альберт Иванович! Как самочувствие?

– О своем самочувствии беспокойтесь, – не слишком любезно ответил Варовский.

– Как Машенька? – не унималась Елена Феликсовна.

– Какое вам дело до моей жены?

В этот момент в кабинет вошла сама Мария Варовская.

– А вот и она, – сладко вздохнула Еремкина.

Ни с кем не здороваясь, Варовская обратилась к мужу:

– Так и думала, что найду тебя здесь. Нужно поговорить.

– У меня срочное дело, Маша.

– Идем в твой кабинет.

– Иди одна, я скоро приду.

Мария в упор посмотрела на мужа. Он перемещался по комнате, будто искал место, где можно укрыться от ее жесткого взгляда.

– Иди, Маша, иди… Я скоро приду.

Повернувшись на каблуках, Маруха вышла.

Альберт Иванович некоторое время стоял посреди кабинета, потом, ни слова не говоря, выбежал следом за ней.

Кириченко и Елена Феликсовна переглянулись.

– Что это было? – спросил он.

В ответ Еремкина достала платок и звучно в него высморкалась.