Сидя в индийском ресторанчике на улице Навигации, я думала о нашем доме в Нью-Джерси, о косулях, которые ранним утром пересекают мелкими шажками лужайку и скрываются в лесу. Из окна нашей спальни я вижу только деревья да еле различимый за листвой фасад соседнего дома. Я всегда думала, что тишина в Нью-Джерси – сиротская тишина. Все дома нашего квартала были построены в одно и то же время, перед тем как мы, молодожены, въехали туда. Теперь, когда хозяева стареют, дома стареют вместе с ними и вот-вот исчезнут один за другим так же, как появились. И Джон, мой муж, виделся мне теперь, когда я думала о нем, словно окутанным покрывалом тишины, за работой в нашем саду, с лейкой в одной руке и секатором в другой. Вся его страсть была отдана этому саду, где тыквы, кабачки, помидоры и фасоль росли с каким-то эротическим буйством. Сколько я ни раздавала, сколько ни замораживала, сушила, готовила все эти овощи, их все равно оставалось слишком много для нас двоих.

Я хотела было позвонить домой, но что-то меня удержало; я представила себе телефонные звонки в пустых комнатах, и мне показалось, что я не имею права нарушать шелест деревьев, слышный из окон, закрытых только москитными сетками, не имею права тревожить это равнодушное и такое благодатное забвение, что царит там, в лесах Нью-Джерси.

Внезапный гомон заставил меня поднять глаза от тарелки. У входа в ресторан стояла женщина без возраста, одетая в слишком узкую юбку и кричаще-красный жакет; волосы ее были повязаны косынкой на крестьянский манер. Ее вид, принаряженный и бедный, контрастировал с небрежной элегантностью клиентов. Официант-бразилец, казалось, не решался ее впустить, но она тихонько отстранила его и сказала, указывая на меня пальцем:

– У меня назначена встреча с этой дамой.

Бразилец, ворча, посторонился и бросил на меня косой взгляд, убрав мою тарелку, к которой я почти не притронулась. Женщина села напротив меня, уставившись мне прямо в глаза, пока я заказывала два кофе и два стакана воды.

– Жарко на улице, да?

У нее был тяжелый выговор, как будто она жевала спелые фрукты, таявшие во рту.

– Да, верно.

Мне было не по себе оттого, что не хватило духу ее отшить. Что подумают обо мне другие клиенты?

Я быстро огляделась, но никого вроде бы ничуть не интересовало, что происходит за нашим столом.

– Я вижу, у вас трудности.

– Вот как?

Я посмотрела на нее внимательнее, и мне показалось, что я ее уже где-то видела. Ее грубые черты, косынка, добродушный взгляд, устремленный на меня так, словно она гладила мои волосы, – все это было мне знакомо.

– Да, у вас трудности, детка, сразу видно. Это написано у вас на лице. Я даже могу сказать, что вас мучает.

Несмотря на акцент, говорила она на прекрасном французском. Венгерка, болгарка, австриячка? Я искала каких-нибудь примет на ее лице, оно было изборождено глубокими морщинами, а из-под косынки выбивались пряди неопределенного цвета волос.

Официант-бразилец с презрительной миной поставил на стол две чашки и два стакана с водой.

Я пристально смотрела на женщину. Решительно, она напоминала мне кого-то, кого я хорошо знала, я была в этом уверена.

– Дело в том, детка, что вы вот уже несколько дней скитаетесь между двух миров. Нельзя жить между миром живых и миром мертвых, между мечтой и явью. Придется вам сделать выбор – туда или сюда. Ну-ка, покажите мне линии вашей руки.

Я положила раскрытую ладонь блюдечком посреди стола, точно дар. Она осторожно взяла рукой кончики моих пальцев и чуть расправила ладонь, словно разглаживая лист бумаги.

– Ну-с, что же я тут вижу? Вас ждет женщина, и я вижу тяжелое испытание. Разрыв, который изменит всю вашу жизнь.

Мне бы хотелось услышать от нее, что со мной не так, с тех пор как я сюда приехала, и почему мне то и дело встречаются лица и голоса из прошлого. Всю жизнь я стремилась к забвению, и мне было невыносимо, что воспоминания преследуют меня на каждом шагу.

– Оставит ли когда-нибудь прошлое меня в покое, я больше не могу, – произнесла я глухим голосом.

Она сочувственно кивнула, как будто прекрасно понимала, что со мной происходит.

– Что ж, эти встречи связаны с испытанием, которое вас ждет. Я вижу разрыв с женщиной.

Она посмотрела на меня внимательно и вдруг сказала с сочувствием:

– Бросьте, не переживайте, у вас есть все, что нужно, чтобы выстоять. Не забывайте, что есть такие темы, на которые можно говорить только с умершими.

Она решительно поднялась, допив свою чашку кофе, и вышла из ресторана, провожаемая свирепым взглядом официанта.

Я пересекла мост Часов, под который, бурля, устремлялась вода. Я шла к террасе под липами, туда, где столько раз представляла себе мою мать, лицом к озеру, одну, сразу после смерти отца, в сладком запахе цветов липы, когда улицы и площади парят, переполненные этим дурманящим ароматом и гудением пьяных пчел. Часами сидела она так, не двигаясь, устремив взгляд на крыши. Я боялась всякий раз, когда она уходила на свои долгие прогулки, боялась, что однажды она не вернется; сталось бы с нее написать письмецо мадам Тюрташ с просьбой позаботиться обо мне? Скорее всего, нет, но страх, что она меня бросит, жил в самой глубине моего существа – еще и сейчас я ощущаю его следы.

Сегодня лето уже перевалило за середину, цветы давно завяли; не удостоив вниманием скамейку, я села на каменную ограду, остаток старой крепостной стены.

С прилегающих улиц до меня доносились голоса и звук шагов, внизу я видела восьмиугольную крышу карусели, под которой кружились лошадки и свинки, лодки и единороги.

Время от времени за спиной проезжала машина. Я вспомнила, что собиралась пойти искупаться, чтобы смыть усталость от перелета и все остальное, но произошло как раз обратное. Прошлое преследовало меня, словно хотело настичь любой ценой, цепляясь за меня своими липкими щупальцами, напоминая обо всех этих недолюбленных любовях, о странных встречах, которые я когда-то сочла незначащими и постаралась забыть. И все эти наброски любви, эти бесплодные попытки казались мне сегодня куда драгоценнее, чем те чувства, что, подобно стальному каркасу, придавали форму моей жизни. Я закрыла глаза, чтобы как наяву увидеть наш дом в Нью-Джерси, утопающий в деревьях, которые там не имеют памяти. По утрам мы с Джоном поднимались очень рано и пили чай в молчании, а за окнами паслись косули, словно домашние козочки. Как долго я любила это ощущение пустоты, в котором парили мы с Джоном.