Было бы разумнее звонить Рэмси, пока он не ответит, но звонок с общественного телефона на мобильный стоил в Британии почти фунт в минуту. Кроме того, у нее возникло желание сделать ему сюрприз. Разумеется, оно было смешано со страхом, что «сюрприз» вовсе не порадует Рэмси. Возможно, он желал ее лишь потому, что она была недоступна, а разговоры о браке сразу показались ей неискренними, ведь он сказал то, что мечтает услышать любая женщина. Он действительно беспутный (словечко Лоренса), бабник и приспособленец. И ради этого человека она совершила самую большую ошибку в жизни.

В поезде она предприняла попытку отгородиться, сняв мокрую куртку и положив на пустующее сиденье рядом. Внезапно уязвимость сменилась чувством необыкновенной защищенности, в одно мгновение подарив ей никогда не испытываемое счастье. Со всех сторон она была огорожена от внешнего мира стенами прямоугольного вагона, мерно покачивающегося, позволяя ощутить себя младенцем в колыбели.

В мире до дня рождения она растрачивала свои силы на изобретение новых рецептов, в которых могла бы использовать дикий чеснок, теперь же в ее голове проносились куда более важные мысли, чем размышления о будущем обеде.

К ее удивлению, за недавно произнесенной фразой «Нам надо поговорить» не последовала череда взаимных обвинений. Вместо того чтобы обвинить ее в предательстве, Лоренс взял на себя вину за все проблемы в их отношениях. Он склонил голову, опустил плечи, прижал колени к груди, и крупные слезы, скатившись по щекам, упали на сухие запястья. Его беззвучный внутренний крах походил на тот умело выполненный снос здания, когда кирпичи, бывшие некогда стенами, ссыпаются не наружу, а внутрь коробки. Окружающие постройки при этом остаются целыми и невредимыми, если не считать медленно оседающий на них толстый слой пыли. Поскольку, разрушаясь, большинство конструкций вовлекают в этот процесс и соседствующие предметы, человек на диване был не просто уникален, но и вызывал любопытство. Произошедшая буквально на глазах имплозия оставила свидетелей процесса невредимыми.

Ирину смутило его нежелание с самого начала упрекать ее за решение уйти, ведь она никогда не стремилась к безнаказанности, но Лоренс настаивал, что в их отчуждении виноват он один. Он любил ее больше жизни, но как она могла оценить масштаб его чувства, когда он позволял себе выразить его столь скромно? Он должен был еще много лет назад просить ее выйти за него замуж, и вина за то, что он этого не сделал, целиком ложилась только на него. Он знал, что был слишком суров, слишком регламентировал ее жизнь — одержим порядком и постоянным контролем, а также пристрастием делать одни и те же вещи день за днем в одно и то же время. Из-за него они оказались в таком положении. Им следовало больше путешествовать вместе, например съездить на «Евростар» в Париж. Он обязан был чаще приглашать ее в ресторан на ужин, а не налагать епитимью в виде работ на кухне.

— Но я с удовольствием готовила тебе ужин, — протестовала Ирина. — Проблема была вовсе не в этом. — Она содрогнулась оттого, что говорит об их отношениях уже в прошедшем времени.

— А в чем же?

— Ты перестал меня целовать.

Она сама себя удивила. В течение многих месяцев она с внутренним ожесточением составляла список недостатков своего партнера: он был резок с людьми, слишком много смотрел телевизор, существовал исключительно за счет холодной, показной стороны жизни, такой как политика, пренебрегая духовностью. Ирина сама была поражена, что на этот шаг ее толкнул лишь самый незначительный недостаток из всех существующих. Кроме того, он был вполне исправим. Прикоснись Лоренс к ее губам, смогла бы она забыть Рэмси? Стало бы у них все хорошо? Не стоило отметать и тот оставшийся неотмеченным факт, что она больше не желала поцелуя Лоренса. Она мечтала целовать Рэмси.

Лоренс не счел ее претензию несущественной. Он объяснил, что его родители никогда прилюдно не проявляли своих чувств ни к своим детям, ни друг к другу. Лоренс старался вспомнить время, когда часто целовал ее, и сам удивлялся тому, как редко это делал, хотя испытывал к ней истинную любовь. Проявление сильных эмоций смущало его и немного пугало. Подобное поведение казалось ему проявлением слабости, в то время как он должен быть мужественным.

— Страсть, — возразила Ирина, — самое мужское чувство из всех.

Они вели именно тот разговор, который должны были начать и могли начать раньше и который удержал бы ее от приближения к Рэмси на те несколько дюймов, которые она легкомысленно преодолела в июле. Теперь же, когда они наконец научились слушать друг друга, было уже, увы, слишком поздно.

Готовая к потоку ярости и брани, Ирина была щедро одарена извинениями и раскаянием. В два часа ночи им обоим казалось вполне естественным, что они пошли спать вместе. Несмотря на то что о сексе не было и речи, они спали обнаженными, обнявшись, и Лоренс ни разу не пожаловался на жару. Проснулась Ирина в состоянии полного внутреннего спокойствия. Она готовилась к худшему, и это худшее — неожиданно приведшее их к прекрасному — закончилось.

Однако не так быстро, как хотелось.

Накануне вечером Лоренс не спрашивал, в чем своеобразие его соперника, хотя Ирина была готова открыть ему это. Возможно, он был не готов и предпочел пить яд маленькими глотками. Утром он резко оторвал голову от подушки, и ей сразу пришла на ум цитата из фильма о Пёрл-Харборе: «Мы разбудили спящего гиганта».

— Итак, — прорычал Лоренс, — кто он?

Ирина натянула простыню на грудь. Каждая буква имени занимала так много места в ее голове, что выталкивать их оттуда приходилось с большим трудом.